– Но где же Сергей? – спросила Инна. – Он не звонил, не
предупреждал, что задерживается.
– Он занят и будет занят всю ночь, приедет только завтра.
Придется вам нынче вечером поскучать со мной, моя красавица невеста, –
проговорил один из приезжих.
– С вами, товарищ Гаврилов, никогда не бывает скучно, только
страшно, – кокетливо сказала хозяйка, и другой приехавший русский угодливо
хихикнул.
Роже вряд ли понял, о чем речь, но на всякий случай, чтобы
быть приятным хозяйке, тоже подхихикнул.
Дверь закрылась, отсекая разговор.
Дмитрий отклеился от дерева.
Ну что? Можно возвращаться? В разговоре не было ничего
зловещего, ничего внушающего подозрения. И явно все в порядке с Ренатой.
Дмитрий узнал, что хотел. Если бы она содержалась в оковах, была избита, чего
он опасался, то вряд ли смогла наготовить «море еды», как выразилась Инна?.
Вообще-то надо бы почувствовать облегчение, однако на сердце
по-прежнему было неспокойно. И вопросы, вопросы одолевали! Вопросы без ответов.
Может быть, ее принуждают прислуживать, эту несчастную?
Ну ладно врать самому себе! В «несчастную пленницу» не
верилось. Иначе почему Рената смеялась в машине и повторяла: «Хорошо, хорошо»?
Надеялся, что тот шофер, Гастон Мариньян, ошибся и Рената жертва, а не
участница проверочной провокации? Кажется, зря надеялся.
Так почему Рената смеялась в машине? Почему Сергей соврал
ему насчет Люксембургского сада? Конечно, этому могло найтись любое разумное
объяснение, таких объяснений могло оказаться с десяток или больше, но Дмитрий
почувствовал, что волнение его усиливается.
Вынул из кармана часы – черт, ничего не видно. Наверное, уже
пора возвращаться на вокзал, если он хочет успеть на поезд.
Пора. Уже пора.
На самом деле зря он сюда приехал. Сергей совершенно не
обязан доверять какому-то штабс-капитану Аксакову и был вправе подвергнуть его
любой проверке, в том числе – на благодарность, которую он должен был испытать
к несчастной девушке, предостерегающей его от опасности.
Дмитрий выдержал проверку с блеском. Наверное, даже Рената –
актерка, провокаторша! – осталась довольна, если так радовалась. Надо думать, у
Сергея и прочих его сотрудников имеются какие-то серьезные планы, связанные с
Дмитрием, если они так старательно его проверяли и такое значение придавали
результатам.
Ну что, вернуться на вокзал и спокойно уехать в Париж?
Ждать, пока их планы в отношении его начнут осуществляться?
Нет, еще рано возвращаться на вокзал и в Париж!
Немного постояв, чтобы окончательно убедиться, что никакой
охранник не таится в тени деревьев и не следит за ним, чтобы наброситься, лишь
только он выйдет на поляну, Дмитрий наконец-то решился: пригнувшись и таща
куртку на голову, чтобы скрыть лицо, перебежал освещенное пространство и
притаился, прильнув к стене дома. Здесь еще раз оглянулся и, сделав глубокий
вдох, словно собирался прыгать в воду, приподнялся и заглянул в окно, из-за
которого доносились слабые звуки голосов.
Он увидел просторную комнату с камином, в котором полыхал
огонь. Обставленная дорогой тяжелой мебелью, с яркими пятнами подушек на диванах
и креслах, с картинами на стенах, с дорогими гардинами – их, по счастью, то ли
забыли, то ли не сочли нужным задернуть, иначе Дмитрий ничего не увидел бы, –
большими вазами, полными последних хризантем, она так разительно отличалась от
всех комнат, которые Дмитрий наблюдал в последнее время (убого жилье эмигранта,
а уж убогость его собственного жилища превосходила в его понимании все мыслимые
пределы!), что несколько мгновений Аксаков ошалело таращился в окно,
разглядывая и мебель, и диваны, и кресла, и картины, и обильно заставленный
посудой и бутылками стол, забыв о людях, которые в комнате находились.
Наконец вспомнил и о них.
В камине шуровал щипцами крепкий, среднего роста человек в
синем костюме. Вот он распрямился, и Дмитрий увидел ничем не примечательное,
скуластое и курносое лицо одного из тех двух мужчин, что вечером в четверг
вошли вместе с Сергеем в бистро, чтобы вскоре вывести на улицу перепуганную
Ренату. У Дмитрия всю жизнь была отличная память на лица, и этого человека он
узнал мгновенно, несмотря на то, что внешностью тот обладал, мягко говоря,
неприметной. А впрочем, не совсем так. Его внешность оказалась бы неприметной
где-нибудь в Энске или Костроме, в Москве или Ярославле, ну а в Париже очень
даже бросалась в глаза. Природный русак, сразу видно!
Тогда, вечером, на набережной Лувра, лицо «русака» казалось
зловещим – сейчас оно было самым обыкновенным, довольно добродушным, только
раскраснелось от каминного жара. Очень возможно, мужчина был упомянутым Инной
Грабовым.
В дверях появилась тоненькая женщина с подносом в руках.
«Русак» поспешно принял поднос из ее рук и принялся сгружать с него новые и
новые тарелки на и без того тесно заставленный стол. Против воли глаза Дмитрия
скользнули к ним, к тарелкам… Там было все, чего он давно не видел на своем
столе ни в будни, ни даже в праздники, и Дмитрий шумно сглотнул. Но за
эмигрантские годы он уже научился усилием воли изгонять мысли о еде, иначе они
могли бы и с ума свести, поэтому он отвел, нет, отдернул глаза от стола и
оглядел вошедшую женщину. И даже присвистнул тихонько, когда узнал Ренату.
Ого, сейчас она выглядела совсем иначе, чем там, в бистро!
Ни следа печали, подавленности, страха. Молодая, очень красивая, совершенно
уверенная в себе женщина. Беззаботная, беспечальная, радостно хохочущая –
теперь можно было поверить в слова Мариньяна! Прекрасно, очень элегантно
одетая. Какой там мешковатый серый костюм? Платье – алое, словно роза «Мари
Дюваль», – идеально облегало идеальную фигуру. Рената только на первый взгляд
казалась худышкой – на самом деле она обладала великолепными формами. Черные
глаза, прекрасные вьющиеся волосы, белоснежные, сияющие в улыбке зубы… На
каждом обращенном к ней лице вспыхивала ответная улыбка, что не слишком удивило
Дмитрия – он сам безотчетно заулыбался, глядя на красавицу. Но отвечали ей
улыбками не только мужчины: лицо женщины, которую называли Инной, тоже сияло
улыбкой, она смотрела на Ренату с самой искренней нежностью.
