В голосе Полякова отчетливо прозвучала горделивая нотка.
Русанов глянул на него исподлобья. Да, репрессии на заслуженных большевиков
обрушились в последние два года очень серьезные. Два огромных дома на улице
Лядова, в прошлом Большой Печерской, называвшиеся в обиходе Домом политкаторжан
или Домом старых большевиков, изрядно опустели в последнее время. Одними из
первых жертв стали именно латыши – бывшие энские чекисты.
Сам он, если честно, ровно ничего против этого не имел,
потому что «красные латыши» заработали в Энске печальную славу своей
отъявленной жестокостью, которую вполне можно было бы назвать зверством.
– Конечно же, нет смысла отрицать, что Верин общался со
многими из них, поскольку сам был временным выездным комиссаром чрезвычайки.
Видимо, уже тогда его завербовали наши враги и дали время спокойно внедриться в
советские органы власти, – продолжал Поляков.
– Ну, не знаю, – пробормотал Александр Константинович. – Не
знаю, кто и когда его завербовал и завербовал ли вообще. Мне кажется, Верин ни
в чем таком не замешан. Во всяком случае, в группе латышских националистов под
моим руководством он точно не состоит, потому что, во-первых, никакой такой
группой я не руковожу, а во-вторых, ее вообще не существует.
– Вы, конечно, ошибаетесь, – авторитетно заявил Поляков. –
Советую вам хорошенько подумать. Вы можете, если хотите, написать, что не вы
организатор группы, а Верин. Не торопитесь, подумайте! Вот, оставляю вам список
и бумагу. Через полчаса я вернусь, а вы хорошенько напишите то, что я вам
посоветовал.
– Я не напишу ничего, – покачал головой Русанов. – Вы
хотите, чтобы я признал себя не только контрреволюционером, но и подлецом? Я
этого не сделаю.
– Не торопитесь, в одиночестве подумайте и взвесьте все, –
повторил Поляков, поднимаясь и пристально глядя на Русанова своими очень
темными, спокойными глазами. – Я вернусь через полчаса.
Он вышел, притворив за собой дверь, однако не разрешив
Русанову сесть.
Ну ладно, ничего, он насиделся за эти дни в камере, а за эти
ночи так належался на цементном полу, что все кости ноют. Как-нибудь постоит.
Напротив Русанова находилось зарешеченное окно, в которое
был виден край двора. На улице вовсю светило солнце, и на асфальте причудливо
мельтешили человеческие тени.
«Что они там делают, интересно? – подумал Русанов. – Пляшут,
что ли?»
Не сдержав любопытства, он шагнул вперед и увидел во дворе
спортивного вида человека в форме НКВД, который инструктировал целую группу
молодых людей. Они тоже были в форме и чем-то неуловимо походили друг на друга.
Русанов разглядел среди них одного из тех «молотобойцев», которые оставили у
него по себе такие сильные воспоминания. Очевидно, это был очередной набор
«мастеров кулачного боя», которым инструктор показывал приемы избиения заключенных.
«Интересно, где их берут? – подумал Русанов, хотя на самом
деле вопрос интересовал его меньше всего. – В каких-нибудь боксерских секциях,
наверное».
Он продолжал бездумно смотреть во двор, наблюдая за
тренировкой, и даже вздрогнул, когда за спиной открылась дверь. Полчаса прошло?
Вот те на, как быстро.
– А что же вы стоите, как белогвардейский офицер на допросе
в каком-то фильме, не помню? – удивленно спросил Поляков, проходя к столу. В
руках (Русанов обратил внимание, что ссадины на костяшках были смазаны йодом) у
него была точно такая же серая папка, как та, что лежала на столе. – Почему не
сели? Наверное, устали?
Русанов пожал плечами.
Глупо получилось. Ноги устали, да, но ему и в голову не
пришло сесть без разрешения следователя.
Боялся, значит…
Быстро же его тут построили!
– Садитесь, прошу вас, – очень вежливо произнес Поляков и
сам опустился на стул. – Ну как, подумали?
– Да что думать? – вздохнул Русанов и тоже сел. – Ни к каким
латышским националистам я не имел отношения и не буду иметь. У меня нет причин
обожать товарища Верина, однако я и его не могу обвинить в связях с буржуазной
Латвией.
– А в хищении социалистической собственности в особо крупных
размерах и связях с эмигрантскими кругами вы его сможете обвинить? – спокойно
спросил Поляков, и Русанов опять уставился на него изумленно:
– А это с чего?!
– Да с того, что за границу после революции переместились
очень многие главари энских эсеров, к которым, как нам известно, в
четырнадцатом году принадлежал товарищ Виктор, он же Бориска, он же Мурзик,
назвавшийся теперь товарищем Вериным. Вы ведь прекрасно знаете весь его
«послужной» список, верно?
Русанов опустил глаза.
– Не запирайтесь, – добродушно посоветовал Поляков, открывая
принесенную папку. – Нам все известно. Настолько подробно, что даже нет нужды
спрашивать вас. Дело в том, что сохранились все архивы сыскного отделения
полиции. Это отделение с января 1913 до марта 1917 года возглавлял некто
Смольников, впоследствии убитый возмущенными народными массами. Ему помогал
агент Охтин. И вы находились с этими двумя охранниками царского режима в самых
близких отношениях. О, конечно, вы скажете сейчас, что вами владел чисто
профессиональный интерес, что вы участвовали в их розыскной работе как репортер
«Энского листка», однако, насколько мне удалось выяснить, ни одного материала о
ходе охоты сыскного отделения за так называемым Мурзиком не попало на страницы
газеты. Прошли только ваши репортажи о посещении переписчиками Андреевского
ночлежного дома да о сахарных бунтах в Сормове. Это было осенью шестнадцатого
года. Вот и все. Однако, судя по архивам Смольникова, вы в сыскном отделении
дневали и ночевали. Работали, так сказать, не за страх, а за совесть на царскую
охранку!
«Какие архивы? – мрачно подумал Русанов. – Какие еще архивы
Смольникова?! Георгий Владимирович дневник вел, что ли? Ах ты, как неудачно…
Вот обвинение так обвинение. Это штука серьезная, в самом деле серьезная. Всех
полицейских, городовых, всех сотрудников прежних карательных и сыскных органов
давным-давно выловили и отправили, как говорят в Одессе, в штаб Духонина. А
проще выражаясь – поставили к стенке. И если они пришьют мне осведомительство,
будут добиваться признания в тесном сотрудничестве со Смольниковым, я пропал…
Тем паче что последнее правда!»
– Насколько мне известно, – произнес Александр сдавленно, –
охранкой или охранным отделением называли жандармское управление. А сыскная
полиция, по сути, та же милиция, охрана правопорядка, уголовный розыск.
