– Господа, которых я посадил около бистро на набережной
Лувра вечером в четверг и отвез к Люксембургскому саду? – Гастон Мариньян еще
сильнее наморщил лоб. – А вы ничего не путаете?
– Вроде нет, – насторожился Дмитрий. – Двое в пальто и
шляпах, один – большеглазый, с непокрытой головой. И молодая дама в сером.
Может быть, она плакала… Ее должны были отвезти куда-то к Люксембургскому саду.
Мне нужно знать, куда именно. Я заплачу за сведения.
– Само собой разумеется, вы уже говорили, – кивнул Гастон
Мариньян (и правда – именно с этого Дмитрий начал разговор с ним). – Только вот
какая штука, мсье: вы правильно описали мужчин и место посадки, однако очень
сильно ошиблись насчет женщины и конечного пункта путешествия.
– То есть как?
– Да так. Во-первых, дама не плакала, а была очень весела,
оживленна.
– Вы что-то путаете, – недоверчиво сказал Дмитрий.
– Ничего я не путаю, – чуточку надулся Гастон Мариньян. –
Она весело трещала на русском языке и смеялась.
Дмитрий ощутил, что у него пересохло в горле.
– Вы знаете русский? – спросил зачем-то совершенно чужим
голосом.
– Ну, мсье, какой же таксист в Париже не знает хоть по
несколько слов на русском, английском, немецком или итальянском? Наша профессия
требует стать немножко полиглотом. Туристов в Париже все больше, ну а ваши,
русские, – таксист улыбнулся, явно гордясь своей проницательностью, – здесь уже
совершенно прижились. Я знаю по-русски: «туда», «налево», «направо», «прямо»,
«хорошо», «сколько стоит» и «спасибо». Молодая дама не интересовалась, сколько
стоит проезд в такси, но слово «хорошо» она повторила несколько раз. Она явно
была чем-то очень довольна.
– Довольна… – тупо повторил Дмитрий.
– Да, – кивнул Гастон. – Она была довольна. А второе, в чем
вы ошибаетесь, мсье, это насчет конечного пункта поездки. Мы вовсе не в
Люксембургский сад направились, а…
– На рю Дебюсси? – невольно подсказал Дмитрий.
– Да нет, вовсе нет! Мы поехали в Медон. Разумеется, это
далеко, я сначала не соглашался, но мне пообещали оплатить дорогу в оба конца.
Нет, нечего Бога гневить, меня не обманули, я хорошо заработал на той поездке.
– В Медон? – рассеянно повторил Дмитрий. – А куда именно,
адрес не помните?
– Я плохо знаю Медон, бывал там всего раз или два, – с
извиняющейся интонацией проговорил Мариньян. – К тому же пассажиры не называли
адрес, а просто направляли: туда, налево, направо… причем говорили
по-французски. Но говорили только это, прочий же разговор велся на таком
русском, в котором я ни слова знакомого не мог уловить. Хотя… большеглазый
человек с лицом падшего ангела не раз повторил: «Спасибо, Рената!»
– А если я попрошу вас отвезти меня в Медон, найдете тот
дом? – с усилием выговорил Дмитрий. Губы вдруг стали точно резиновые баллоны,
наполненные ледяной водой. И даже гортань оледенела. Даже странно, как ему
вообще хоть что-то удалось сказать.
– Вряд ли вам будет по карману такая поездка, приятель, – с
явным пренебрежением окидывая взглядом куртку Аксакова, покачал головой
таксист. – Лучше поезжайте на пригородном поезде, дешевле выйдет. А дом вы
найдете легко: там, сразу за железнодорожным переездом, большой парк, через
него идет шоссе и пешеходная тропа. От шоссе примерно посередине ответвляется
направо грунтовая дорога, а сбоку стоят два столба с плакатами. На одном
написано: «Villa «Myosotis» и стрелка – туда, мол, поворачивайте, кому надо на
виллу «Незабудка». На другом – «Le domaine privé»
[14], въезд, значит, не
всякому разрешен. Однако я господ довез до самой виллы. Симпатичный домик…
Дорога к нему ведет ужасная, а домик загляденье, тысяч на тридцать франков, я
бы и сам не отказался от такого! – И Гастон Мариньян хохотнул, словно приглашая
Дмитрия тоже посмеяться над его шуткой: ну откуда у шофера такси может
оказаться свободных тридцать тысяч франков, чтобы купить виллу в живописном
Медоне?
Шутка и в самом деле была хороша. Вот только Дмитрий, увы,
оказался совершенно не способен ее оценить, а потому даже не улыбнулся.
* * *
– Печальная картина, – сказал следователь, глядя куда-то в
угол камеры. – Очень печальная.
При этом он многозначительно похлопывал худой, с длинными
пальцами рукой по лежащей посреди стола папке, в которой находилось дело
Русанова. И Александр Константинович прекрасно понимал, что «картина» вовсе не
повисла волшебным образом там, в углу, за его спиной, а открылась следователю
именно в папке.
Ну что ж, новый следователь, видимо, был разочарован работой
своего предшественника. Русанова допрашивали, били – если и не смертным боем,
то весьма чувствительно, – но признаний так и не выбили.
Наверное, считается недоработкой, если «враг народа» не
сознается в своих преступлениях на первом же допросе. Наверное, именно поэтому
и сменили того следователя.
А впрочем, нет. Не только Русанов держался. Многие из его
сокамерников уверяли, что ничего не подписали, не ответили ни на какие вопросы.
Врали?
Может быть…
Впрочем, некоторые все же ломались. И этого не скрывали. В
одной камере с Русановым оказались два профсоюзных работника с «Красной Этны».
Сначала они, как и многие арестованные, уверяли, что их взяли по ошибке, что
ошибку вот-вот поймут и их отпустят на волю. Узнав о методах допросов, о
бесконечных жестоких побоях, они утверждали, что никто и никогда не сможет
заставить их признать вину, которой за ними нет. В тот же вечер их вызвали к
следователям. Через несколько часов оба вернулись подавленные и потрепанные. На
вопрос товарищей по несчастью профсоюзники объявили, что «все подписали». Но
как же так, ведь они ни в чем не повинны и их взяли по ошибке?! Оказывается,
следователи внушили им, что «сознаться и разоружиться» необходимо: так требует
партия, вот они и исполнили свой партийный долг.
Никакие бредни насчет партийного долга на Русанова, конечно,
не подействуют. Но ясно, что новый следователь будет действовать новыми
методами.
Какими? Что еще можно придумать, кроме избиений?
Раньше Русанов слышал тайные разговоры о том, что в тюрьмах
НКВД бьют заключенных. Слухи подтвердились. Поговаривали также и о пытках.
Неужели и это окажется правдой?
