Игоря Вознесенского похоронили тихо. На погребении было
несколько актеров да жена его, приехавшая из деревни. Но с тех пор смотрела за
его могилой только Александра. Кларе было совсем уж не до того, особенно с тех
пор, как она стала гражданкой Кравченко. Ну а жена Игоря в городе больше не появлялась.
О ее судьбе, о судьбе сына и дочери Игоря никто не знал. Возможно, они стали
жертвой расправы над всеми «бывшими», над всеми помещиками – страшной, кровавой
расправы, прокатившейся по губернии. Тогда и Маргарита Владимировна Аксакова,
свекровь Саши, мать Дмитрия, погибла. Наверное, и Елена Вознесенская – тоже.
То, что Игорь умер, ничего для Саши не изменило. Как любила
его неизбывно, так и продолжала любить. Прежде был он для нее недоступен –
оставался таким и теперь. Но эта любовь затмевала в ее сердце все другие
чувства: к живым она была просто привязана – к отцу, брату, дочери, а его,
мертвого, – истинно, вечно, самозабвенно любила. И хоть, идя на кладбище, она
вроде бы шла навестить тетю Олю, Даню, Тамару, стариков Русановых, отцовых
родителей, – на самом деле приходила она к Игорю и ради Игоря.
Именно ради него бросилась Александра нынче утром на
Петропавловское кладбище, назначенное к сносу, – ради спасения его скромного,
покосившегося за двадцать-то почти лет деревянного креста, на котором написано
– «Вечно любимому». Надпись сделала жена Игоря, но вышло так, что любить его –
вечно любить! – предназначено было Александре.
* * *
«Правду она говорит или провокация?»
Сердце билось в горле.
Господи, зачем, зачем ему это? Да какой черт принес ее сюда,
сумасшедшую девчонку!
У Дмитрия было такое ощущение, будто он шел себе мирно по
улице, и вдруг девица в дурно сшитом сером костюме кинулась на него – ни с того
ни с сего! – и расцарапала ему лицо, да так, что кровь падает на панель. Боль пронизывала
все его существо.
Зачем, зачем она лишила его душевного покоя, чувства
обретения утраченного, давно забытого счастья и уверенности в завтрашнем дне?
Дмитрий залпом осушил рюмку, зажал обожженный рот. Надо было
запить, да вот и графин с водой. Однако он не понимал, что из графина можно
налить воду в стакан, погасить пожар, бушующий в глотке. Все равно
разгоревшееся горем сердце не могло пригасить ничто. Ничто!
Самое страшное, что незнакомка сдернула благостное покрывало
со всех его затаенных страхов, опасений, подозрений… нет, не подозрений, а
уверенности в том, что он совершил страшную, может быть, непоправимую ошибку,
придя на рю Дебюсси… И теперь нет спасения ни для него, ни для его семьи. Он,
как жалкий страус, прятал голову в песок, а между тем…
– Господи, – жалобно выдохнул он, – помоги…
Внезапно девушка, смотревшая на него неотвязным,
прилипчивым, жадным взглядом, скользнула глазами в сторону, ахнула,
подхватилась, прижала к груди руки и, бросив:
– Не выдавайте меня, соврите им что-нибудь! – кинулась к
лестнице, ведущей в подвал, в приватные помещения бистро, в том числе и туалет.
Дмитрий, ничего не понимая, поглядел ей вслед и увидел, что
спуститься она не успела: на первой же ступеньке была перехвачена… Сергеем. А
он-то откуда здесь взялся?
Девушка билась в руках Сергея, потом подошли еще двое
каких-то с простыми, несколько даже корявыми русскими лицами, странно
смотревшимися в обрамлении мягких модных шляп и драповых пальто с подложенными
ватой, по моде, плечами. Девушка посмотрела на одного, на другого – и покорно
дала себя увести. Однако у самой двери вдруг обернулась, бросила на Дмитрия
отчаянный взгляд… Дверь за нею захлопнулась.
На Дмитрия, на Сергея, застывшего около его столика,
оборачивались посетители бистро.
– Пойдемте, – сердито сказал Сергей. – Тут невозможно
разговаривать. Как бы полицию не вызвали.
В самом деле, такого можно было опасаться: стоявший за
стойкой хозяин – с усами и вызывающим коком на лбу – с некоторой
нерешительностью переводил взгляд с подозрительных русских на телефонный
аппарат, висевший на стене.
Дмитрий напялил куртку, обмотал шею шарфом. Сергей застегнул
свое добротное, такое же, как у тех двух мужчин в шляпах, пальто, тоже сунул
нос в шарф и неразборчиво проговорил:
– Что-то куртка у вас легковата, я еще давеча хотел сказать.
Не боитесь простудиться?
Дмитрий промолчал.
Сергей глянул исподлобья и приоткрыл перед ним дверь.
Дмитрий чуть обернулся и увидел, что хозяин бистро смотрит
им вслед с нескрываемым облегчением. Да, для него все неприятности с уходом
этих двоих закончились. А для Дмитрия?
Аксаков глубоко вдохнул влажный прохладный воздух и ощутил,
как утихает пожар в глотке.
Огляделся. По набережной спешили редкие прохожие. Вдали
светилась украшенная электрическими огнями Эйфелева башня. Пахло сыростью от
Сены, медленно струящейся в гранитных берегах. Около бистро было пусто. Ни
следа странной девицы и тех двоих в мягких шляпах, которые вывели ее. Но
неподалеку приткнулся к тротуару приземистый черный «Шевроле». Стекла слепо,
таинственно поблескивали в стремительно сгущавшихся сумерках. Такое ощущение,
что там кто-то чиркнул спичкой, прикурил.
Наверное, в авто и сидят те двое и темноволосая девушка. А
что, если кто-то из них прижигает ей сейчас спичками подбородок и требует
сказать, что она наговорила в бистро своему собеседнику?
Дмитрия так и передернуло.
– Ну вот, я же говорил! – буркнул Сергей. – Зябко, да?
Дмитрий снова промолчал.
– Погодите. Давайте закурим, – приостановился Сергей, сойдя
с крылечка на тротуар. – Хотите? – В руках его была пачка непременного
«Gitanes».
Дмитрий качнул головой. Еще в тридцатом, в период особенно
острого безденежья, он бросил курить из экономии и не хотел больше начинать.
Сначала запах табака, вкус сигареты даже снились, а потом перестали. Ну и
ладно, зато стал лучше различать ароматы. Как остро чувствуется сейчас влажный
дух опавшей, умирающей платановой листвы, раздавленной ногами прохожих…
– Ну и что она вам наговорила, эта сучка? – спросил Сергей.
Оттого, что он в ту минуту закуривал, голос его звучал неразборчиво.
