– Слушайте, как вы это себе представляете, где я такие
сведения добуду? – пробормотал Дмитрий. – Я слишком мелкая сошка, меня к
подобной информации не то что не подпустят – со мной и рта никто не откроет. Особенно
теперь, когда у нас после истории с Миллером и Скоблиным все друг на друга
волками смотрят. Сущая охота на ведьм!
Рука, протянутая за деньгами, замерла в воздухе. Черт,
видимо, придется все же ехать в Биянкур, на съемку! Сергей теперь не даст!
– Да берите деньги, что вы застыли? – нетерпеливо сказал
тот. – Хорошо, что честно сказали. Терпеть не могу, когда люди начинают строить
из себя этаких Лоуренсов Аравийских, гениев разведки, а на деле получается
семипудовый пшик. Теперь я вижу вот что: вы, конечно, не кабинетный сотрудник.
Вы боевым офицером были – и остались им. И я вас буду использовать именно по
назначению: в боевых операциях. Сейчас я уже спешу, подробнее поясню при
следующей встрече, скажу только одно: нам предстоит задача выявить место
жительства и устранить одного человека… Да нет, – сам себя перебил Сергей,
причем лицо его сделалось брезгливым, – человеком такую тварь назвать трудно.
Предатель, гнусный предатель, который выполнял в Европе особые задания
советского правительства, однако был завербован американцами. Мы его вовремя
разоблачили. К несчастью, он был предупрежден своими сообщниками и скрылся.
Хитрая сволочь! – угрюмо воскликнул Сергей. – Сущий оборотень! Ушел прямо из
рук. Имеем сведения, что он сейчас в Париже, но след его пока утрачен. Не
сомневаюсь, мы его нащупаем, вопрос только времени, и вот тут-то мне
понадобятся люди боевые и надежные. И чтобы мыслями были с нами, и чтобы оружие
в руках держать умели. Кстати, вы автомобилем управляете?
– Конечно, я же таксистом работал, – кивнул Дмитрий. – А
подробней о деталях операции можно узнать?
– Операция пока разрабатывается, – уклончиво ответил Сергей.
– Если мы все же решим вас привлечь, вы все узнаете. Но только… но только я вас
сразу предупреждаю: вы лучше сначала подумайте хорошенько, потому что, узнав
пресловутые детали, вы с нашего поезда уже не сможете соскочить. И если из-за
вас наше дело окажется поставленным под удар, месть настигнет не только вас, но
и ваших близких. Тут вы должны отдавать себе отчет. Кстати, вы семью как, с
собой в Россию повезете или здесь оставите?
– С собой, как же иначе.
– Ну и отлично. Конечно, как же иначе, – кивнул Сергей и
чуть ли не насильно сунул деньги Дмитрию в руку. – Все, берите и идите, в
четверг распишетесь у меня в ведомости, как положено, а сейчас, извините, ни
минуты лишней. – Он распахнул перед Дмитрием дверь и вдруг замешкался,
посмотрел пытливо, исподлобья: – Слушайте, Дмитрий Дмитриевич, а как вам
Шадькович? А?
– В каком смысле? – непонимающе нахмурился Дмитрий.
– Какой-то он… не пойму… – неопределенно пощелкал пальцами
Сергей. – Зыбкий. По-моему, из тех, кто хочет и невинность соблюсти, и капитал
приобрести. И советский паспорт получить, и ничего для Родины не сделать.
Ничуть не удивлюсь, если он вам там, на лестнице, пел что-нибудь про
порядочность и непорядочность, про предательство, про доносительство на своих…
А? Сознайтесь, Дмитрий Дмитриевич. Ведь пел же?
– Вы ошибаетесь, – угрюмо бросил Дмитрий. – Кирилл Андреевич
меня к вам привел, он гораздо раньше моего узнал, что право на возвращение надо
заслужить. И во всем, во всех таких вещах вполне отдает себе отчет. Ничего он
мне не пел.
Сергей смотрел своими удивительными глазами недоверчиво и
мудро. Видимо, хорошо знал человеческую природу.
– Вы порядочный человек, Дмитрий Дмитриевич, – сказал
негромко. – На самом деле признаюсь вам: я рад, что вы пришли к нам. Очень рад.
Я знаю, сомнения вам не чужды. Поверьте, я и сам через них прошел в свое время.
Друзья, боевое прошлое, честь… все эти понятия мне знакомы. Другое дело, что
они имеют смысл лишь тогда, когда существуют не абстрактно, не вообще, не сами
по себе, а ради чего-то основополагающего. А основополагающее понятие только
одно – Родина. Дружба, война, честь – ради Родины и ее процветания. Если они
оторваны от жизни, если их поминают ради ложно понятого товарищества, ради
эфемерных духовных ценностей – значит, это ложь самому себе и другим. Пустое
прекраснодушие, рефлексия, гамлетизм. Я надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю.
А если нет, то непременно поймете. Ну, теперь уж идите! – И, быстро стиснув
руку Дмитрия своей, сухой и очень горячей, Сергей буквально вытолкал его на
лестничную площадку.
«Прекраснодушие и гамлетизм… – машинально повторил мысленно
Дмитрий, выходя на рю Дебюсси и оглядываясь. Нет, Шадькович уже ушел. – Почему
я не сказал Сергею, что… А интересно, Шадькович выдал бы меня, если бы я
заговорил с ним о своих сомнениях? Наверное, наверное… Что «наверное»?
Наверное, да? Наверное, нет? Не знаю! Но я не могу, пока не могу доносить на
близких мне людей. Прекраснодушие и гамлетизм? Ну и пусть. Как там у Георгия
Адамовича? «О Гамлет восточный…»
И Дмитрий вдруг, к испугу какой-то молоденькой дамы в
плохоньком сером пальтеце, стоявшей около витрины книжной лавки, стукнул себя
по лбу. Сморщился от боли, но боль его порадовала, потому что мигом вернула
мысли от стихов к реальности. Стихи – именно эти! – никак нельзя было
вспоминать, ни в коем случае нельзя. Потому что стоило их вспомнить, как
немедля тянуло сделать только одно: то самое, что он уже пытался сделать
тринадцать лет назад в отеле «Le bôton de maréchal» близ авеню
Опера́, а именно – застрелиться. Черт бы его побрал, того Гамлета
восточного!
Когда мы в Россию вернемся…
О Гамлет восточный, когда?..
Пешком, по размытым дорогам,
В стоградусные холода…
Нет. Не это. Только не это! Лучше уж из Вертинского: «Надо
жить, не надо вспоминать, чтобы больно не было опять, чтобы сердцу больше не
кричать. Это было, было и прошло, все прошло и вьюгой замело…»
Все прошло и вьюгой замело! Вот именно!
«Да что со мной? – вскинулся вдруг Дмитрий. – Откуда такие
похоронные настроения? Наверное, я по инерции, по привычке бреду нахоженной
тропой. У меня ведь появился шанс – я смогу вернуться! Я? Или все-таки мы?»
Он прошел по рю Дофин и остановился около Пон-Неф, оперся на
парапет набережной, глядя на зеленого бронзового Генриха Наваррского, словно
хотел спросить у него совета.
