– А если я этого не сделаю? – спросила она, вновь взглянув
на Гаврилова. – Если я откажусь, вы что, опять станете меня чем-нибудь
шантажировать? Бориской или чем-нибудь еще?
– Да бросьте вы, право, – уютно ухмыльнулся Гаврилов. –
Нашли тоже зверя-шантажиста! Откажетесь – ну и ладно, вам же хуже, только
потеряете хорошие деньги. Они уйдут другому человеку, который поможет мне
обратить Дмитрия Дмитриевича в свою веру.
– Ну ладно, если для вас это имеет такое судьбоносное
значение, – пожала плечами Лидия, – я согласна вам помочь. Только извольте
деньги вперед – мне нужно срочно заплатить за квартиру.
Гаврилов и глазом не моргнул – вынул из внутреннего кармана
бумажник, источающий приятный аромат хорошей кожи и еще более приятный – денег,
денег, денег… И какой дурак сказал, что деньги не пахнут?
Лидия не удержалась и с наслаждением пересчитала франки.
Конечно, это было бестактно – в прежние, петербургские, московские и даже
энские, времена она ни за что бы так не поступила, но с тех пор слишком много
воды утекло, и она так давно, так бесконечно давно не держала в руках столько
разноцветных бумажек сразу. Столько бумажек, дающих абсолютную власть над
жизнью…
Господи, да какое же счастье – деньги! Оценить его может
только тот, кто сполна хлебнул нужды.
Она подняла глаза и тут же снова потупилась.
Что там мелькнуло такое, на лице Гаврилова? Уж не презрение
ли? Лидия проглотила комок.
«Сволочь! Презирай меня, презирай… Я своими руками рыла
могилу мужу в сугробе на насыпи близ Транссиба – зимой. По весне снег, конечно,
растаял, кости Никиты выбелили дожди, высушили ветры. Презирай меня, презирай!
Я валялась в ногах у того китайца, который забрал у меня Олега, а он только
молчал и поблескивал стеклами узких очков, а потом приказал выгнать вон из
кабинета и больше не пускать, бросив на прощанье косноязычно: «Васа сына
расстреряют! Хочець зить сама – Харбина беги!» Я не вспомню, где оставила труп
моего мужа. Я не знаю, куда, в какую яму бросили труп моего сына… Все, что у
меня осталось, это моя дочь, моя внучка. И моя жизнь! Чтобы жить, мне нужны
деньги. Неужели ты думаешь, что меня хоть что-то может остановить на пути к
этим деньгам? Презирай меня, сытая советская сволочь!»
– Одного не пойму, зачем вам так остро понадобился именно
мой никчемный зятек? – пробормотала Лидия, снова и снова шелестя купюрами.
Она смотрела только на них, она думала только о своем, а
потому не видела выражения, которое мелькнуло в глазах Гаврилова. Голос его,
впрочем, звучал вполне обыденно:
– У меня к Дмитрию Дмитриевичу давний интерес.
А мысленно добавил:
«И давние счеты!»
* * *
Как прекрасна жизнь!
Как прекрасна жизнь двадцатидвухлетней студентки
педагогического факультета, красивой, умной, всеми любимой, веселой, полной
надежд!
Как прекрасна могла быть у этой девушки жизнь, если бы ее не
портили на каждом шагу самые родные, самые любимые и близкие люди! Ладно, если
бы то были проклятые империалисты, злобные враги, вынашивавшие ненависть к
Советской власти и лично к вождю – товарищу Сталину, или недобитые белобандиты,
или затаившиеся кулаки – им, как говорится, сам бог велел… Ой, нет, бога нет,
само собой, просто так говорится! Черта тоже нет, но ведь говорится же – пошел
к черту! И ничего, никто не грозит за «черта» исключить из комсомола. А за бога
того и гляди вылетишь. А если ты еще не комсомолка, а только мечтаешь стать ею,
значит, из-за какого-то дурацкого словечка тебе дорога в светлое будущее будет
мигом перекрыта. Главное, как смешно: на антирелигиозных диспутах слово «бог»
можно употреблять сколько угодно – конечно, в самом уничижительном смысле, но
все же оно со всех сторон звучит, а стоит просто так, в обыденной жизни, про
божественное ляпнуть – и от тебя все товарищи начинают носы воротить, как от
зачумленной.
Да и верно. Что может быть ужаснее, чем видеть девушку или
парня, которые отравлены, одурманены пережитками прошлого? Такое ощущение, что
их сознание одето в отрепья, лохмотья, в которых они похожи на стариков и
старух, а не на строителей нового мира. Религия – страшный дурман, враг всего
живого, светлого, прогрессивного. Старшее поколение до сих пор отравлено ею.
Некоторые, конечно, пытаются отхаркать пережитки, как туберкулезник отхаркивает
мокроту, но не у всех это получается. А некоторые и стараться не хотят. Взять
хотя бы собственную семью…
Когда все Олины одноклассники записались в общество
безбожников, она, конечно, записалась тоже. Первым делом в обществе
постановили: родителей и всех других родственников уговорить выбросить иконы из
квартир, избавиться от крестов и больше не ходить в церковь. Свой крестик Оля выбросила
по пути домой – просто так сняла и выбросила. Ну и что проку? Иконы как висели
в дедовом кабинете и маминой спальне, так и остались висеть. Дед мгновенно
надел на Олю другой крестик – старинный, своей покойной матери, – и сказал, что
нельзя слепо следовать за толпой, которая влачится к гибели. Мыслящий человек
тем и отличается от животного, что приучен думать самостоятельно. Может, тогда
ему и удастся выжить, а если погибнешь, то сохранишь честь и достоинство.
И к чему говорил, интересно? Если с целью оскорбления, то
дед зря старался – Оля давно уже привыкла пропускать мимо ушей то, что
изрекается этим старым, отжившим свое человеком. Конечно, она очень любила
деда. Но нельзя же, в самом деле, принимать всерьез всю ту заплесневелую
чепуху, которую он непрестанно изрекает и за которую упорно цепляется. Дед
просто поразительно умеет не пускать в свое сознание новое, прогрессивное, он
не способен переосмыслить опыт печального прошлого, а ради защиты отживших догм
готов идти на все. Как-то раз на уроке истории – Оля тогда классе в пятом
училась, а то и в четвертом – учительница сказала, что царь Петр и его жена
царица Екатерина были сифилитиками. Оля тогда была еще ужасно наивная, прямо
как гимназистка, она не поняла, что это значит, а спрашивать на уроке
постеснялась: все вокруг при слове «сифилитики» начали так хохотать! Она тоже
хохотала, сама не зная над чем. Ну и дернула же ее нелегкая спросить дома…
Лучше бы уж у кого-то в классе. Ну, посмеялись бы над ней –
в первый раз, что ли? Сколько раз ее обсмеивали на уроках физподготовки, когда
оказывалось, что Аксакова застревает на «коне», да и «козла» не в силах
перескочить, на канате не способна подтянуться даже на метр, в длину прыгает
ровно на полметра, а при прыжках в высоту сбивает планку, еще даже не прыгнув,
а только попытавшись задрать свою толстую ногу! Ничего, не умерла бы обсмеянная
Аксакова от лишней порции хохота в классе. Но она завела разговор о
царях-сифилитиках дома, за ужином…
