– Какая Инна? – пробормотала ошарашенно. – Я никакой Инны не
знаю. Какие интриги? Как вы смеете говорить мне подобные вещи? По какому праву?
– По праву нашей с вами старинной дружбы, дорогая Лидия
Николаевна, – приветливо проговорил Гаврилов, снимая очки и устало потирая
переносицу, на которой осталась красная бороздка. – Старинной, стало быть,
дружбы, восходящей еще к энским временам.
– Да вы бредите! Какая дружба, какой… – Лидия хотела сказать
«какой Энск», но словно онемела от резко ударившего воспоминания.
Эти серые, близко посаженные глаза… Этот нагловатый,
затаенно-пугающий взгляд… Да нет, не может быть!
Или может?
Она невольно встала. Предупредительно поднялся и загадочный
посетитель.
Кой черт загадочный! То-то ей вспомнился некий прием в доме
сормовского управляющего, то-то вспомнился Бориска! Ведь Бориска был всего лишь
орудием в руках вот этого человека по имени…
– Андрей Дмитриевич? – сорвалось с губ Лидии. – Господин
Туманцев?
– Туманский, с вашего позволения, – поправил Гаврилов,
ничуть, впрочем, не обидевшись. – В самом деле, в те давние дни я предпочитал
называться именно так, хотя, как вы могли догадываться, ни имя это, ни фамилия,
ни отчество не имеют к реальности никакого отношения.
Лидия кивнула, пытаясь прийти в себя. Ноги вдруг так
задрожали, что она принуждена была снова сесть. Да и правильно: вытянулась
вдруг перед ним, словно гимназисточка из приготовительного класса перед господином
попечителем! Еще в реверансе нырнуть недоставало!
Приступ ярости на себя, на свою растерянность и унизительный
страх помог Лидии вернуть некое подобие душевного равновесия.
– Так, значит, на самом деле вы – Данила Ильич Гаврилов? –
протянула, уже владея голосом и придавая ему привычную светскую интонацию. –
Или эти имя, отчество и фамилия тоже не имеют отношения к реальности? А отчего
же вы здесь, а не там, в Кремле, на руководящем посту? Неужели большевики не
оценили ваших боевых заслуг? Или правду пишут в эмигрантских газетах, что
октябрьская революция, совершенно как некогда французская, начала пожирать
своих прежних вождей, и вас, бывших пламенных революционеров, нынче крепко
прижали к ногтю… совершенно как вшей?
Глаза Гаврилова сначала изумленно расширились, потом он
резко покраснел, и Лидия решила было, что сейчас он накинется на нее чуть ли не
с кулаками. Однако Гаврилов расхохотался, показав зубы, которые заставляли
восхититься искусством его дантиста.
– Лидия Николаевна, дорогая, – проговорил он наконец, – вы
все та же, честное слово. Совершенно как тогда, в четырнадцатом году! И это
меня бесконечно радует, поскольку в душе я всегда был склонен к постоянству, а
вовсе не к радикальным переменам. Но спешу успокоить вас относительно моей
печальной участи. Я здесь не в качестве беглеца – я здесь на службе, как один
из руководителей нашего торгового представительства. Попутно выполняю еще ряд
поручений советского правительства.
– А эта ваша, как ее там, Нина Яковлевна? – брюзгливо
спросила Лидия. – Она ваша секретарша или кто? Ну так знайте, что особа сия
задумала женить вас на себе с помощью самой вульгарной уловки: хотела, чтобы я
внушила вам, будто наилучший жизненный выход для вас – это…
И осеклась. Что она несет, зачем? Ведь Гаврилов сразу
признался: он сам решил обратиться к помощи Лидии и привлек для своих целей
какую-то…
– А, понятно, – вздохнула Лидия обреченно. – Ее настоящее
имя – Инна, и она ваша боевая подруга? Ну и зачем вы разыграли со мной столь
низкую комедию?
– Она моя боевая подруга, вы очень точно сказали, – снова
хохотнул Туманский-Гаврилов. – Но ее настоящее имя – как раз Нина, Нина
Яковлевна Левина. Инна – литературный псевдоним. Да постойте, вы ведь жили в
Петербурге, может быть, припомните? Незадолго до войны четырнадцатого года была
необычайно популярна футуристка по имени Инна Фламандская.
– Инна Фламандская?! – так и ахнула Лидия. – Погодите…
«Сеть, пошлости сеть, набросить, скрутить, раздеть… Свалить, навалиться, взять.
Душу и тело смять. Сеть, пошлости сеть…»
– Вот-вот, это ее стихотворение цитируют все, потому что
остальные – неудобоваримая чушь. Однако у вас отличная память, – похвалил
Гаврилов. – Вот и Туманского мигом вспомнили, а могли ведь сослаться на
преждевременный склероз, в ваши-то годы.
В ее годы? А какие ее годы?
Вот же сволочь, а?! Еще и язвит! Сво-о-ло-оччччь!
– Она – та самая Инна? – охрипнув от злости, выговорила
Лидия. – Ни за что бы не узнала ее теперь. Была этакая менада с кровавыми
губами и глазами, подведенными синим. Ей все пытались подражать, даже в высшем
обществе. Отчетливо помню, как моя приятельница Зинуля Рейнбот, бывшая
Морозова, тоже мазала себе веки синей гадостью и у нее ужасно опухали глаза.
Да, Инна выглядела шикарно! А теперь стала ну совершенно как глупая гусыня-буржуазка:
раздалась, раздобрела… Вам очень в пару! – не сдержалась она от ехидства.
Однако ее жалкая парфянская стрела не достигла цели –
Гаврилов благодушно ухмыльнулся:
– Инна раздобрела, что верно, то верно, однако отнюдь не
подобрела. И не поглупела. Она ведь очень ловко обвела вас вокруг пальца,
согласитесь, Лидия Николаевна!
– А зачем вам понадобилось меня вокруг пальца обводить? –
угрюмо спросила Лидия, в душе соглашаясь: ловко все было проделано, очень
ловко!
– Затем, что нам ваша помощь нужна.
– Да что вы, какая от меня может быть помощь, от гадалки,
которая едва сводит концы с концами? – Лидия пренебрежительным жестом обвела
убогую обстановку своего салона.
– Вот именно в этой роли вы нам чрезвычайно потребны, –
пояснил Гаврилов. – Нам необходимо установить связь с одним человеком.
– Что, какой-нибудь французский l’homme d’affaires, деловой
человек, в сотрудничестве с которым заинтересовано ваше торгпредство?
В ответ на очередную неуклюжую попытку ехидства Гаврилов
странно ощерился, и Лидия вдруг вспомнила вечные разговоры, которые велись в
эмигрантской среде: о том, что все приезжие советизаны – красные шпионы,
которые знай норовят осуществить заветную мечту своего бывшего лидера, этого
людоеда Ленина, – мировую революцию.
Вообразив себе Францию, охваченную тем же пожаром, в котором
когда-то сгорела Россия, Лидия ощутила приступ такой тошноты, что едва
сдержалась, дабы не извергнуть три жюльена, сыр и яблочный пай на отглаженные
серые брюки мсье Гаврилова.
И тут же пожалела, что сдержалась…
