Сначала Дмитрий ее не узнал. Женщина лет тридцати пяти,
красивая, с точеным, породистым лицом, миниатюрная, со стрижеными пепельными
волосами и большими серыми глазами. Конечно, русская, эмигрантка, иначе не
забрела бы в «очаг» младороссов. Дмитрий ее здесь уже видел, но раньше она все
сидела молчком в уголочке да слушала, а тут вдруг разговорилась. Да как! И
когда она заговорила, Дмитрий ее вспомнил. Вспомнил… и даже холодом его
пробрало, потому что подумалось: «Вот и сбылось тещино предсказание!»
Ну в самом деле, на собрание к младороссам он заехал прямо
из Биянкура, после окончания съемок на «Ciné-France», это раз. И вот,
пожалуйста, два – разговорившаяся женщина уж точно явилась из его дальнего,
давнего, энского прошлого, из года этак 1904-го. Дмитрий даже имя ее вспомнил:
Нина Мещерская, дочь директора сормовского завода, знаменитого предшественника
Никиты Ильича Шатилова. Отец Нины, Александр Васильевич Мещерский, собственно,
и сделал из Сормова мощный промышленный район, а не сборище кустарных
мастерских, чем он был прежде. Конечно, Дмитрий в те далекие годы о таких вещах
не думал – несколько раз Ниночку и ее сестру Ирочку привозили в танцклассы,
которые устраивал для своей дочери Марины миллионщик (ну, прилагательное
«бывший» прибавлять не стоит, иначе придется его повторять до бесконечности!)
Аверьянов, и с Ниночкой было очень легко и приятно танцевать, она не путала
трудных па, не то что Маринка Аверьянова по прозвищу Мопся, – только это в ту
пору его и заботило. Потом девочки Мещерские приезжать почему-то перестали: то
ли далеко, все же из Сормова в Верхнюю часть не больно наездишься, то ли
собиравшееся у Аверьянова общество мадам Мещерская (весьма высокомерная особа!)
сочла для своих дочек не комильфо, то ли просто не захотелось Ниночке и Ирочке
танцевать. Вскоре после событий 1905 года Мещерские покинули Энск, Александр
Васильевич сделался очень большой шишкой – ей-богу, роль его в развитии русской
промышленности трудно переоценить, не зря его называли русским Фордом: он
руководил самыми крупными военными заводами, и кабы правительство послушалось
его рекомендаций по реорганизации железнодорожного транспорта и пароходства,
кто знает, как развивалось бы течение мировой войны…
Об этом и говорила сейчас Нина Мещерская (теперь она,
впрочем, изменила фамилию, потому что вышла замуж за Игоря Кривошеина, сына
бывшего министра земледелия при Николае II, потом деникинского министра) на
собрании «очага». Младороссы, в своем стремлении непременно повернуться «лицом
к России», порой перебарщивали и впадали в нелепое и почти смехотворное
преклонение перед «советскими достижениями». Очень часто на информационных
докладах о развитии промышленности, о технических достижениях в Советском Союзе
повторялись вслепую данные советской прессы, по которым выходило, что до 1920
года в России вообще не было ни промышленности, ни техники – вообще ничего!
Нина Кривошеина возмутилась и взялась доказать, насколько все тут ошибаются. И
вот, собрав в памяти все, что услышала о развитии тяжелой промышленности в
России от отца, она рассказала «очагу» о фабриках московского или волжского
купечества, о теплоходах на Волге, о царицынском военном заводе, который строил
ее отец, о телефонизации (одной из старейших в Европе!) и так далее. Сперва ей
кто-то возражал, и даже довольно резко, но Нина не дала себя сбить, и кончилось
тем, что многие (из более молодых младороссов особенно) признались, что первый
раз в жизни все это слышат.
Дмитрий, конечно, слышал не первый раз, но выслушал с
удовольствием. Потом, после доклада, подошел к Нине, заговорил об Энске. Нина
не забыла и танцклассы у Аверьянова, и Дмитрия, и всех посетителей танцклассов.
Вспоминая их, невольно составили довольно унылый список: Мопся Аверьянова в
четырнадцатом году сослана, теперь наверняка на коне – ведь власть взяли те,
ради кого она предала свой класс, свою семью; Саша Русанова-Аксакова осталась в
Энске, бог весть, жива ли; о Варе Савельевой и Тамаре Салтыковой тоже ничего не
известно, ведь они тоже оставались в Энске; Витька Вельяминов зверски убит в
Одессе; внуки миллионщиков Рукавишниковых и дочери городского головы Сироткина
лишились жизни еще в восемнадцатом, в Энске: семьи полностью расстреляны
большевиками… Ну и так далее – все это сильно смахивало на мартиролог.
Да, Нина была лицом из давнего-давнего прошлого, однако,
немного проводив ее и расставшись около метро (Нина хотела было пройтись, но
посмотрела на ногу спутника и приняла его извинения), Дмитрий пожал плечами:
она подходила по всем меркам. Но… Теща говорила о человеке, которому он
причинил какое-то зло, причем это было связано с выстрелами и войной. При чем
же здесь Нина Мещерская? Дмитрий немного повспоминал своих прежних товарищей по
оружию. Никто из них не мог его ни в чем упрекнуть! Разве что та старая история
с Сашенькиным наследством… Как бишь его звали, того неприятного типа, который
шантажировал его на энской «Миллионке», в кабачке «Попугай!», тем, что Дмитрий
так необдуманно ввалился в революционное дерьмо? Вроде назвался он Ивановым…
что-то в этом роде, незамысловатое такое… Обворожительную даму, его
компаньонку, Дмитрий потом встречал (вернее, она, облаченная в
умопомрачительный лиловый наряд, облегавший ее, как перчатка, навещала его в
петербургском госпитале), а тот господин канул невесть куда… А впрочем, это не
он: теща говорила о выстрелах, о людях, говоривших по-немецки… Так-так, горячо,
горячо…
– А ведь ей-богу! – внезапно воскликнул Дмитрий и тут же
прихлопнул рот ладонью, пробормотав: – Pardon! – потому что от него испуганно
шарахнулись две какие-то усталые мидинетки.
А ведь, ей-богу, был такой человек, которому Дмитрий
причинил зло, был! Дмитрий отчетливо вспомнил давнюю историю: как он
унтер-офицера Полуэктова, большевика, члена какого-то там солдатского комитета,
преследовавшего Дмитрия, который пытался скрыться от большевиков, обманутых им,
очень удачно отправил в дали невозвратные. Но шанс встречи с ним в Париже был
равен не просто нулю – минус нулю! В Германию Полуэктов еще мог попасть, но в
Париж… К тому же теща намекала на какую-то благодарность, которую встреченный
человек из прошлого должен к Дмитрию испытывать. Да ну, чушь. Чушь невероятная!
Какое счастье могло его ожидать? Лагерь для военнопленных? Вот уж велико
счастье! Скорей всего, он погиб, вот и счастье вам.
