– Вы меня ненавидите, несмотря на то, что со времен той
старинной истории прошло больше двадцати лет, – вдруг проговорила Лидия
Николаевна, тем самым подтвердив, что если она и не обладает
сверхъестественными способностями по чтению чужих мыслей, то, во всяком случае,
весьма проницательна. – Вам не хочется верить мне, но вы все же поверьте. Тот
человек, ну, альбинос, вами упомянутый, будет вам самым верным другом. Только у
него найдете вы понимание со всеми вашими бедами и проблемами, которые вскоре
на вас обрушатся. Только он поможет решить вопросы, которые покажутся вам
неразрешимыми. Я докажу, что говорю правду! – вспылила вдруг Лидия Николаевна,
заметив промельк иронии в глазах Дмитрия. – И если я советую вам что-то, к моим
словам следует прислушаться. Я докажу! Да вы и сами убедитесь. Вот слушайте!
Завтра… – Она запнулась, прикусила, как бы в нерешительности, губу, но все же
договорила: – Завтра, возвращаясь из Биянкура с кинофабрики, вы встретите
человека из своего прошлого.
Дмитрий, ей-же-ей, был настроен на почтительное восприятие
пророчества. Однако, услышав такое, просто не смог сдержать презрительной
ухмылки:
– Лидия Николаевна, помилосердствуйте! Во-первых, держу
пари, что на кинофабрику явится как минимум пяток знакомых мне господ офицеров
– все, как на подбор, les hommes avec l’apparence noble, мужчины с благородной
внешностью, – и они определенно из моего прошлого…
– Я сказала – возвращаясь с кинофабрики, – уточнила теща. –
Только не оскорбляйте меня домыслами о том, что тем человеком окажется наш
буланже[9] – вы, мол, были в его лавке позавчера, а это уже можно считать
прошлым. И тем человеком не будет также прелестная мадам Жакоб, которая вам так
старательно строит глазки и которую вы утром (о, ведь тоже прошлое!), не
сдержавшись, ущипнули-таки за бочок, о чем немедленно был оповещен весь дом.
Нет, тот человек воистину из прошлого! Война… выстрелы… немецкая речь… –
пробормотала она вдруг, причем глаза у нее сделались затуманенные, точно у
сомнамбулы. – Вы причинили ему страшное зло, однако через него он обрел свое
счастье. Он не узнает вас, однако вы узнаете его с первого взгляда, ибо люди
навсегда запоминают жертв своего злодейства.
И она торопливо вышла из комнаты, словно непременно желая
оставить последнее слово за собой.
Дмитрий пожал плечами. Как там говорил Назар Донцов – нутром
чую? Да! Ну ничего, завтра все выяснится.
* * *
– Что?! Миллион?!
– Да, миллион долларов.
Александр Русанов попытался отвернуть лицо от слепящего
света настольной лампы, придвинутой к нему, и заглянуть в глаза следователя.
Все еще кажется, что это какая-то шутка. Наверняка глаза следователя смеются.
Наверняка он сам понимает всю нелепость своих слов.
– Я такую сумму даже представить себе не могу.
– Можете, можете. Вы их в руках держали. Тут никакого
воображения тратить не нужно.
– И… куда я их дел, по-вашему?
– Об этом вы нам и должны рассказать. Я уверен, потратили на
организацию преступной шпионской сети, на подготовку диверсий. Именно для того
вам и передали деньги ваши заокеанские хозяева. И вы должны нам во всем
признаться, Александр Константинович.
– Слушайте, а вы уверены, что ничего не путаете? Миллион
долларов в Энске? Да что с ними тут делать? Их ведь никогда в жизни и на
рубли-то не обменяешь. По-моему, это абсурд какой-то. Вам так не кажется?
Следователь вскочил так резко, что Русанов отпрянул.
– Вста-ать! – раздался крик.
Александр поднялся, свесив руки вдоль тела.
– Если тебе что-то кажется, ты перекрестись! Понял? –
крикнул следователь. – А у меня достоверные сведения. И вот еще что: здесь
вопросы задаю я. Я! А ты должен отвечать!
Русанов вздохнул.
Отвечать – что? На что? Ну невозможно же, в самом деле,
воспринять всерьез утверждение о том, что он, Шурка, продал разведке США
какие-то изобретения (что, ради всего святого, может изобрести журналист
областной газеты!), да еще за миллион долларов… Что тут можно ответить?
Следователь сел и снова направил лампу в лицо стоящему перед
ним Русанову:
– Подтверждаешь, что ты планировал убийство Сталина во время
демонстрации Первого мая?
Русанов изумленно поднял глаза и уставился прямо в огненный
сгусток света:
– Вы это как себе представляете? Я в Энске, а Иосиф
Виссарионович как-никак…
– Вы планировали поездку в Москву на первомайские праздники,
– сухим, казенным голосом ответил сгусток огня.
– С чего вы взяли?
– У нас неопровержимые сведения.
– Вот уж нелепость! Даже если бы я оказался в Москве, то как
я мог совершить такое преступление? Да ну, чепуха.
Больше всего на свете ему хотелось рассмеяться. Но мешала
нервная дрожь. Нет, это не шутки, это серьезно. Это страшно.
Почему он думал, что с ним этого никогда не случится? С тех
пор, как парторганизация Союза журналистов выразила бывшему редактору, а ныне
ведущему репортеру «Энской правды» политическое недоверие за недостоверное
освещение в печати хода строительства новой очереди автозавода, можно было
каждый день ждать самого страшного. Он не спал ночами, прислушивался к любому
шороху на лестничной площадке, а днем не в силах был оставаться дома и, словно
пытаясь избежать неизбежного, целый день как проклятый мотался по улицам,
каменея при встречах со знакомыми. Впрочем, они при встречах переходили на
другую сторону. Русанов никого не осуждал. Сколько раз и он шарахался, как черт
от ладана, от возможных «врагов народа»! А вот теперь сам вступил в незримый
«порочный круг» людей, общение с которыми может оказаться гибельным.
Украдкой от жены Александр собрал вещи в маленький
чемоданчик, чтобы быть готовым ко всему. И уверял себя, что достойно встретит
все, что уготовил ему Господь… И не почуял ничего недоброго, когда его внезапным
звонком пригласили зайти в редакцию «Энской правды».
