– Вам зачем? – глянула исподлобья Лидия Николаевна. –
Поиздеваться в очередной раз вздумали? И вообще, откуда вам известно, что сей
господин у меня был? Вы с ним знакомы? Или… – Тут она возмущенно раздула
ноздри. – Неужели вы сами его ко мне и подослали, для проверки? А потом
следовали за ним и выясняли, сбылись или не сбылись мои предсказания? Ну,
знаете, Дмитрий Дмитриевич! Это уже выходит за всякие рамки!
Дмитрий мысленно хохотнул. Татьяна всегда говорила ему, что
они с Лидией Николаевной – два сапога пара, очень друг с другом схожи, несмотря
на то что терпеть друг друга не могут. Что ж, очень возможно, что и сапоги,
правый и левый, не могут терпеть друг друга, только их ведь никто не спрашивает,
как они друг к другу относятся, а что они вечно пялятся друг на друга, так это
еще ничего не значит!
– Глупости какие, – постарался он пожать плечами с таким же
пренебрежением. – Вечно у вас какие-то инсинуации в мой адрес… На самом деле я
просто-напросто проходил мимо вашего салона и видел, как означенный господин с
вожделением таращился на вывеску, а потом надавил на кнопку звонка. Велико было
искушение остановить его и разъяснить, что стыдно в наш бурный и, не побоюсь
этого слова, чрезмерно просвещенный век быть столь суеверным и доверчивым,
однако я счел подобное поведение непорядочным по отношению к вам. К тому ж в ту
минуту вы ему отворили и впустили его, так сказать, в святилище. Я мысленно
пожелал этому господину удачи и отправился своим путем. И все же ответьте, что
вы ему напророчили?
Лидия Николаевна вновь передернула плечами:
– Ах, как вы надоели мне, Дмитрий Дмитриевич, кабы вы знали!
Ну, извольте, извольте: я посулила, что он сперва подвергнется смертельной
опасности, но избегнет ее, потом ему выпадет возможность разбогатеть, но он
отвергнет ее, вслед за этим он встретит человека, который страдает тем же
недугом, что и у него, и они совместно обретут лечение и успокоение. И чрез это
моему посетителю откроется путь туда, куда стремится его сердце.
– Интересно, кто же способен отвергнуть возможность
разбогатеть? – пробурчал Дмитрий, маскируя своей фразой волнение.
– Вы, само собой, не отвергнете! – усмехнулась теща. – И
правильно сделаете, потому что в клетке опять появились жильцы!
Клетка осталась от прежних хозяев квартиры. Когда семь лет
назад ударил кризис и состояние Ле Буа, которые пусть сквозь зубы, но
поддерживали русских родственников (о, la famille, семья! Для французов – это
все! Они себе отказывать станут, но членам своей famille помогут, чем могут),
резко уменьшилось, едва не сойдя на полное и окончательное ze?ro, семейству
Шатиловых-Аксаковых пришлось съехать из очень приличной четырехкомнатной
квартиры в плохонькую и тесненькую двухкомнатную, причем не в привычном Пасси,
где обычно селились эмигранты (на Пассях, как называли этот арондисман, район,
остряки-младороссы), а близ мрачновато-богемного Монмартра, на авеню Трюдан.
Конечно, в пригороде можно было устроиться еще дешевле, но где взять лишние
франки на пригородный поезд? Квартирка была пуста, ее еще предстояло
меблировать, висели только щипцы на крюке около камина, а вместо люстры на
потолке – невероятной красоты птичья клетка, которую с первого взгляда можно
было принять за плетеный затейливый абажур. Натурально, ее сняли, но выбросить
не выбросили – повесили в углу. Как-то раз Татьяна сунула туда счет за
квартиру, потом за электричество… с тех пор повелось: неоплаченные счета
«селились» в клетке и порой задерживались там надолго, жильцам иногда
становилось даже тесно, столько их там накапливалось…
– Кстати, о жильцах, – сказала Лидия Николаевна. – Вернее, о
возможности разбогатеть. Я прочла в «Le Monde» объявление о том, что на
кинофабрике «Ciné-France» требуются фигуранты с благородной внешностью.
Клянусь, там так и было написано: «avec l’apparence noble»! Видимо, опять
ставят какую-нибудь историческую cinéma!
– Предлагаете тряхнуть стариной? – Дмитрий покосился в
зеркало. Да, его l’apparence по-прежнему noble, что да, то да. В статисты, или,
как здесь говорят, les figurants, он вполне годится. И принимать выигрышные
позы перед камерой еще не разучился, и занятие довольно приятное, довольно
щедро оплачиваемое. Это вам не вагоны разгружать! Это вам не рынок подметать
после ухода продавцов, изредка косясь на горы вынесенного ordure, мусора, в
которых немедленно начинают рыться клошары, и призывать на помощь всю свою
гордость русского офицера, чтобы не подобрать выкатившееся из этих самых
ордюров вполне хорошее яблоко, разве что самую чуточку, с одного бочка, тронутое
гнильцой, или увесистую «попку» ветчины, повисшую на прокопченной, вкусно
пахнущей веревочке, которая и сама по себе – хорошая основа для наваристого
супа! Дмитрий немедля прогнал из памяти неприятные воспоминания – да, бывало
раз или два, когда гордость русского офицера приходилось-таки спрятать в
пустой, прохудившийся карман… Право, нацепить пудреный парик или треуголку и
изобразить перед камерой благородного воина времен Людовика или Наполеона куда
приятней.
Хорошая новость – насчет кинофабрики, надо бы встрепенуться
душой. Однако он с трудом подавлял досаду: в кои-то веки решился поговорить с
Лидией Николаевной о ее деле, так нет же, она увиливает. Как нарочно!
А может, и впрямь нарочно? Сколько раз зять беспощадно и
довольно жестоко высмеивал ее, доводя чуть ли не до слез.
«Чуть ли не до», вот именно. Дмитрий вдруг подумал, что ни
разу за тринадцать лет не видел свою высокомерную тещу плачущей. Она очень
сильная женщина, эта особа, которая некогда сыграла роковую роль в его жизни.
После революции бежала с семьей в Самару, потом эвакуировалась вместе с детьми
на Дальний Восток, по пути похоронив мужа на безвестном сибирском полустанке,
спаслась в Харбине, где погиб сын от рук китайцев, а Лидия Николаевна смогла
каким-то чудом списаться с сестрой в Париже, получила вызов на себя и на
Татьяну, пытается прижиться здесь, не сидит ни на чьей шее, а он, зятюшка
богоданный, который тещу терпеть не может, только и знает, что язвит ее и
презирает.
«Что за запоздалое самобичевание? – нарочно ухмыльнулся
Дмитрий. – Ее можно уважать, точно, но меня она Туманскому в четырнадцатом году
просто-напросто продала, нас вместе с Сашей продала, другого слова не
подберешь. Кто раз предал, предаст и снова, как писал Шекспир. Хотя нет, у
него, кажется, кто раз убил, убьет и снова… Да не суть важно! Я чую, как
говорил когда-то мой фельдфебель Назар Донцов, нутром чую, что от нее можно
ждать чего угодно, какой угодно подлости… Причем она будет убеждена, что
намерения у нее самые благие! Вот именно – благие для нее! А ее благими
намерениями вымощена дорога в ад для меня. Не будь она Таниной матерью, я бы
при виде ее на другую сторону улицы переходил, не то чтобы в разговоры досужие
с ней пускаться! Кто раз предал…»
