Смешно… Да ничего смешного! Именно один несчастный день все
и изменил. Именно в тот день товарищ Кравченко оказался настойчивее, чем
обычно. И Клара, помня, как позорно сбежал вчера от нее Константин Анатольевич,
решила для себя: все! Она не Сольвейг, чтобы вечно смотреть в морские туманы в
ожидании престарелого Пер Гюнта. Кукольный дом должен быть разрушен!
Да, Константин Анатольевич явился к разбитому корыту –
квартира Клары была пуста. Зато в квартире товарища Кравченко появилась
хозяйка, и не просто какая-то там случайная гостья, а законная жена – Кравченко
и Клара немедленно зарегистрировались. Так закончился роман Константина
Русанова и Клары Черкизовой – роман, который, казалось, будет длиться вечно.
Между прочим, Кларина жизнь сложилась очень удачно. Детей у
нее, правда, не было (Саша иногда вспоминала, как еще в войну, стоя в
госпитальном коридоре, Клара сдавленно жаловалась, как ей хочется иметь детей
от Константина Русанова), но муж ее вскоре стал начальником городской милиции.
Ему прочили повышение до областных масштабов, но до него Кравченко не дожил –
мужу Клары посчастливилось угодить под случайную пулю как раз накануне того
времени, когда вся энская милиция, как городская, так и областная, угодила под
грандиозную чистку, обезглавившую почти все партийные и советские организации
Энска. Выяснилось, что все руководство города и области было врагами народа, агентами
мирового империализма, шпионами нескольких разведок враз. Бел и чист остался
только покойный Кравченко, что явилось великим благом для Клары: избегнув
клейма «жена врага народа», она получала за Кравченко отличную пенсию, держала
за горло весь драматический театр и – наконец-то сбылась ее мечта! – выбирала
себе те роли, какие хотела: сегодня играла Раневскую и Вассу Железнову, а
завтра – Джульетту, Флореллу из «Учителя танцев» Лопе де Вега и юную комсомолку
Наташу в пьесе Михаила Светлова «Двадцать лет спустя».
Русанов же так и жил одиноко. Кто его знает, может, и
происходили у него случайные встречи с женщинами, однако они были не только
случайными, но и тайными: все вечера и ночи он проводил с внучкой и дочкой
дома. Когда Саша дежурила в госпитале, Константин Анатольевич читал Оле сказки,
потом помогал ей готовить уроки, потом, когда она поступила в университет, –
готовиться к семинарам и переписывать пропущенные лекции.
Шурка и Милка-Любка так и не съехали на другую квартиру. Но
все-таки они умудрились устроить себе отдельное жилье: открыли давно
заколоченную черную лестницу, выходящую в заброшенный садик, и через нее
проходили в боковушку (там теперь находился Шуркин кабинет), в его бывшую
комнатку (супружескую спальню) и бывшую комнатку Саши (теперь там была их
гостиная, или, как говорят в Энске, зала). Так жили молодые Русановы.
Собственно гостиная, кабинет Константина Анатольевича и большая комната
покойной Олимпиады Николаевны остались за семейством Русановых-Аксаковых. Кухня
теперь стала общая – коммунальная, как принято было выражаться. Впрочем, теперь
в Энске почти и не было домов, где на кухнях имелся бы один хозяин…
По сути, Русановы жили совершенно отдельно друг от друга –
как чужие, соседи. Даже праздники праздновали отдельно. И гостей принимали
разных. Только Верин наведывался и к тем, и к другим – иной раз оптом, начиная
с Шурки и его жены, а потом заходя к Константину Анатольевичу и Саше. Одно
время у Саши во время его визитов руки от ужаса холодели: боялась, что Верин
имеет на нее какие-то виды. Но он только глазами играл – синими, необычайно
красивыми и дерзкими глазами, а ни речам, ни тем более рукам воли не давал.
Постепенно Александра привыкла к нему и перестала бояться. Правда, в последнее
время появились у нее кое-какие новые подозрения, но они были настолько
пугающими, что Александра предпочитала не давать им воли. Лучше было, как
курице, прятать голову под крыло, как страусу, зарывать ее в песок, только бы
не думать о том, что будет, если Верин и правда…
Нет, нет! Не надо! Это страшно!
В тридцать третьем году Верин вдруг исчез. Тогда многие
исчезали – именно что вдруг. Прошел слух, что он арестован. Однако Виктор
Павлович объявился снова – сообщил, что был в Москве на курсах партработников,
и стал с тех пор большой шишкой в облисполкоме. Говорили, он влиятельный
человек. Однако этот влиятельный человек и палец о палец не ударил, когда в
один ужасный день его старинного знакомца и, можно сказать, приятеля Александра
Константиновича Русанова исключили, опять же вдруг, из партии, а потом
арестовали. Впрочем, всякий, кто пытался слишком уж настойчиво заинтересоваться
судьбой арестованного знакомого, рисковал очень скоро возобновить с ним
знакомство – в местах не столь отдаленных. И, хоть Верин и ничем не помог
Шурке, все же от Русановых (родственников врага народа) и Милки-Любки (жены
означенного врага) он публично не отмежевался и навещал их, пусть и лишь
потемну да изредка. А еще помог Милке-Любке отстоять знаменитую боковушку и
оформить ее на себя в домоуправлении. В две же другие комнаты молодых Русановых
чуть ли не на другой день после ареста Александра Константиновича заселили
какого-то холостого партийного выдвиженца, который мигом поставил в квартире
перегородку, устроил себе кухню в маленьком коридорчике, ведущем на черную
лестницу, и никак с Русановыми-Аксаковыми не общался. Ну и слава богу, сильно
он был кому-то из них нужен! Хватало и Милки-Любки, с которой теперь
приходилось жить «одной семьей»!
Александра не сомневалась, что Любка мигом разведется с
Шуркой, тем паче что Верин настаивал: Любке нужно срочно отречься от мужа и
подать на развод, тогда она будет свободна от всяких претензий властей, а то
того и гляди сама угодит под статью как «член семьи контрреволюционера». Но
нет, ничего такого не произошло. Любка по целым дням простаивала в очередях,
чтобы передать мужу продукты в тюрьму (и возвращалась в слезах, потому что
принимали только чеснок), чтобы разузнать о его дальнейшей судьбе (Верин
задавать такие вопросы остерегался), а потом подробно рассказывала о своих
хождениях по мукам Константину Анатольевичу и Оле – когда у той было время
послушать.
Как-то так вышло, что лед между Любкой и Константином
Анатольевичем с Олей растаял очень быстро. Одна Александра дольше всех держала
глухую оборону: ревновала дочь к «тете Любе», отца – к «Любаше», дичилась,
никогда не ела того, что готовила Любка, благо во время дежурств перекусывала в
госпитале (а когда была дома, то готовила себе сама). Женщины почти не
разговаривали, по утрам, столкнувшись в коридоре или на кухне, обменивались
лишь короткими неприязненными кивками.
И вот теперь вдруг Любка сама предлагает ей что-то
рассказать!
Хлопнула дверь – Оля убежала. Александра нахмурилась: что за
спешка? Даже не поцеловала мать перед уходом! Никогда такого не было в заводе.
Все-таки общение с Любкой оказывает на Олю неблаготворное влияние…
