Увы, Конока несколькими словами опрокинул прекрасный проект: о том, чтобы увести Гийома, не могло быть и речи. Во-первых, потому что он не хотел возвращаться в свое племя, и потом Гийом должен был исполнить свой долг: последовать за матерью, куда бы она ни отправилась.
— Не может быть! — закричал мальчик, глотая слезы, от которых голос его охрип. — Мой долг — отыскать Ришара и…
— Нет. Слишком молодой! Вырасти, потом делать мужское дело!
— Значит, он выйдет сухим из воды? Никто не заставит его искупить свои преступления?
— Нет. Конока! Остаться для этого, и еще чтобы сражаться. Отомстить, потом соединиться все в Монреаль…
— Возьми меня с собой! — взмолился Гийом. — Я так хотел бы попасть в Монреаль!
— Нет. Конока должен прятаться, чтобы выгонять из логова мерзкую дичь. Проститься сейчас!
— Ты даже не хочешь дождаться отплытия корабля?
Индеец заглянул в расстроенное лицо мальчика. Он любил его, и расставаться с ним было тяжело, но мужчина на перепутье должен уметь выбирать. Его дорога терялась в глубине огромной страны и должна была привести к намеченной цели. Путь Гийома проходил по морю, и ему предстояло испытать свою судьбу. К тому же, несмотря на некоторое презрение, которое он питал к женскому полу, Конока относился к Матильде с уважением и не желал лишать ее единственного близкого существа. Он опустился перед Гийомом на колени.
— Нет. Прощаться нужно коротко. Конока воспользоваться темная ночь, чтобы бежать». Надо иметь смелость, молодой волк, и подождать когти вырасти такие длинные и крепкие!
С этими словами он снял с шеи кожаную тесьму, на которой висел волчий коготь. Быстрым движением он повесил его на шею мальчика, который неожиданно покраснел, зная, как его друг дорожил трофеем.
— Ты мне его отдаешь? — выдохнул он, и глаза его вдруг заблестели от гордости.
— Да. Принесет тебе удачу! Никогда не забывать, Конока любить тебя как сын!
Неожиданно он обхватил ребенка своими длинными руками, прижал его к себе, поднялся, достал из-под соломы узелок, который, должно быть, приготовил заранее, и бесшумно словно кошка исчез в темноте. Лишь по легкому скрипу двери Гийом догадался, что он ушел. И тогда, зажав в ладони подарок Коноки, Гийом упал на солому и рыдал до тех пор, пока не устал от слез.
Еще несколько недель тому назад отправление корабля во Францию было радостным событием, которое едва омрачали (да и то среди женщин да пессимистов) опасности длительного путешествия: шторм, болезнь или пираты, в которых на самом деле никто особенно не верил. Моряки не сомневались ни в своем умении, ни в своих силах. Путешественники готовились к встрече с родиной, где их ждали родственники и привычные занятия. И все разговоры в порту и на корабле были так или иначе посвящены возвращению. Но сегодня были слышны лишь команды, шум шагов поднимавшихся на корабль солдат, да свистки рабочих: все понимали, что расставались с частью самих себя на этой земле, ставшей английской, и которую вряд ли когда еще придется увидеть.
Стоя возле матери, Гийом жадно смотрел на Квебек. Его любимый город был так болен! В районе порта столько домов было разрушено, что он едва мог различить маршруты тайных прогулок, совершенных прошлой весной. Дом господина Лекера стоял без крыши; постоялый двор «Три голубя» стал вдвое меньше; а на великолепный магазин господина Клемана словно опустился гигантский кулак… А вдали, над крепостью, реяли тяжелые флаги английского короля. Лишь доски, из которых была построена «Элиза» (так назывался флейт, увозивший Гийома), еще принадлежали Франции.
Наблюдая за молчаливым отчаянием сына, Матильда хотела привлечь его к себе, укрыв своей большой накидкой, но он отстранился. В обращенном на нее взгляде сына было столько упрека, что она устыдилась своей радости. Уронив руку, она прошептала:
— Попробуй понять, Гийом! Нас теперь двое, у нас ничего не осталось. Даже если ты не хочешь поверить, это счастье, что нам позволили уехать. Позаботившись о нас, господин де Бугенвиль поступил как добрый друг…
Гийом не ответил. Уже несколько часов его мысли крутились вокруг этого самого Бугенвиля. Ради чего он обратил внимание английского генерала на их судьбу? Чтобы защитить их… или просто покончить с неприятной историей и избавиться от неудобных людей? Он просил доверять ему, и Гийом поверил, но теперь жалел, что пошел к нему. Столько труда, и все ради приводящего в отчаяние результата: спешная погрузка на корабль, расставание с Конокой и особенно эта боль при мысли о Милашке-Мари! Еще вчера их разделяла какая-то сотня лье! И вот корабль, поднимающий один за другим свои паруса, бесконечно удлинит это расстояние до размеров огромного океана. Возможно, он никогда не увидит ямочки на ее щеках, не услышит ее смеха, не возьмет в свою руку ее нежную ручонку…
Вдруг «Элиза» пришла в движение. Город начал отступать. Сперва совсем немного, потом с каждой секундой все заметнее. Отлив увлекал корабль, спускавшийся вниз по реке Святого Лаврентия. И вдруг словно неожиданный раскат грома потряс палубу: это был мощный крик, вопль солдат, среди которых сотни тяжелораненых могли не дожить до берегов Франции. То был троекратный возглас:
— Да здравствует король! Да здравствует Франция! Смерть англичанам!
— Чего они хотят? — занервничала Матильда. — Чтобы нас обстреляли из пушек?
— Почему бы и нет? — бросил Гийом. — Мне все равно… И, повернувшись, он побежал, спеша присоединиться к людям, которые, по крайней мере, увозили с собой сожаления, похожие на его собственные…
Под низкими тучами пронизывающий утренний ветер долго носил над причалами Квебека это дикое, исполненное боли прощание…
Лишь спустя два дня, когда недалеко от «Элизы», находившейся за южной оконечностью острова Антикости, поднялся выброшенный китом огромный фонтан, Гийом, наконец, осознал, что осуществилась его самая заветная мечта — плавать по бескрайним морям… Но при этом его не покидало неприятное ощущение, что судьба — или Бог — над ним смеется…
Глава IV
ВОЛЧЬЯ ЗАВОДЬ
Порывистый ноябрьский ветер грозил каждую минуту опрокинуть повозку. С тяжелого, свинцового неба сеял мелкий ледяной дождь, окутывая окрестности пеленой, ставшей и вовсе непроницаемой, когда поехали лесом. После Валони узкая дорога пошла вниз, за редким подъемом вновь спускалась, будто погружаясь все глубже и глубже…
Сидя на козлах между матерью и торговцем устрицами, Гийом пытался согреться. Несмотря на плотный плащ с капюшоном, шерстяную шапочку, которую он надвинул на самые глаза, и толстые перчатки (бесценные подарки добрейшей мадам Дюбуа), он чувствовал как мало-помалу коченеет и с завистью смотрел на закутанного в овчину кучера. На Матильде была длинная накидка, которую она прихватила из Квебека, под ней — одежда из добротного сукна (тоже память о хозяйке дома в Сен-Мало), так что, судя по всему, она не страдала от холода. Не замечая дождя, хлеставшего ее по щекам, она совершенно выпрямилась, будто старалась разглядеть что-то далеко впереди, за ушами крупной пегой лошади. Глаза ее блестели от радости, которую ей все труднее было скрывать, но сын едва ли мог ее разделить.
