– Как крестьян? Пороли? – с некоторым знанием предмета спросил Артемов, почитавший исторической литературы. Подкован был теоретически, а теперь и с практикой ознакомлен. Еще бы не знать – пороли без затей, полируя задницы, недаром во всех книгах речь о казачьих нагайках шла.
– Зачем? – искренне удивился Лифантьев. – Мы с инородцами поступали иначе. В чан с водой макали и там держали, чтоб нахлебался до дури. А водица-то холодная еще, колодезная – враз трезвели. А потом в глотку гусиные перья засовывали – бурят все нутро норовил выблевать. И так несколько раз – махом отучивали водку жрать. И на тарасун такой страдалец потом целый год смотреть не мог!
– И ты его…
– Я его в чан макнул, а он на меня ругаться стал, – и Кузьма великолепно скопировал говор пьяного бурята. – У шорт, одна… хо. У ты… гх…ын… ха… Билять, ха… р… Ойе-е-е, ех, да!
– И что ему сказал?
– Ах, ты еще и лаяться посмел, зараза. Спутал его, как в старину наши казаки аманатов вязали, к седлу аркан привязал, да погнал коня по бережку, а он по Иркуту за мной стелется, бьется в воде, как налим. Мы в седьмом году из крестьян всю блажь тем же способом вышибали, но они, как щуки, извиваются, или ногами, как ленки хвостами, по воде бьют.
– То-то я смотрю, мужики бурят налимами обзывают, а те их щуками или ленками. Так вот откуда обзывалки идут! – теперь и Пасюк, к удивлению Родиона, задумчиво покачал головой.
– Не знал, что тому причиной.
– Со старины идет, только вот позабыли давно эту «науку», оттого и напоминать изредка приходилось. А сейчас все, хана. Сопьются теперь буряты в черную. Раз иркутское казачество своим декретом Советская власть отменила, то сопьются. Видит бог, вся долина теперь сивушным духом пропитается, на века, и не выветрится…
Начальник Полевого штаба РККА Борис Шапошников
– Что вы можете сказать мне по поводу этой записки, товарищ Шапошников?
Создатель и главнокомандующий Рабоче-Крестьянской Красной Армии, как любили его часто именовать в советских газетах, пребывал в крайне возбужденном состоянии, если не сказать больше. Черные, чуть навыкате глаза за толстыми стеклами очков гневно сверкали, козлиная бородка, лелеемая со всей тщательностью, сейчас тряслась, новая кожаная куртка угрожающе поскрипывала.
Троцкий разъяренным зверем, вприпрыжку, как сбежавший с занятий гимназист, прошелся по кабинету, лихорадочно потирая руки, словно пораженный чесоткой в самой последней стадии болезни. На выдающемся хрящеватом носу застыли мелкие капельки пота.
Таким знаменитого на весь мир «льва революции» начальник Полевого Штаба РККА, бывший полковник Российской императорской армии и выпускник Николаевской академии Генерального штаба Борис Михайлович Шапошников видел впервые. Но ответил честно, с недоумением пожав плечами, как бы демонстрируя свое настоящее отношение к большому листу бумаги с неровно наклеенными телеграфными строчками.
– Сведения по польской армии приведены верные, товарищ Троцкий, и им можно верить, так как подтверждаются полученными разведданными и показаниями пленных. Могу сказать только, что информация, изложенная в этой записке, устарела – поляки вчера взяли Киев…
– Устарела?!!!
Борису Михайловичу показалось, что наркома по военным делам словно ткнули в тощий зад острой шпилькой. Троцкий подскочил на месте, побагровев от ярости, которую он уже не смог сдерживать, и громко зачастил, срываясь на крик и брызгая слюнями на отглаженный френч бывшего полковника, который со стоицизмом спартанца не обратил ни малейшего внимания на столь неподобающий для «маршала революции» моветон.
Ничего не поделаешь – партийные товарищи хоть и управляют министерствами, но зачастую ведут себя как совершенно невоспитанные люди, хотя некоторые из них вроде в университетах учились.
– Устарела?! Таки вы считаете?!
Шапошников хладнокровно смотрел на взбесившегося Троцкого, не понимая, в чем причина столь неадекватного поведения начальства, всегда рассудительного и весьма энергичного.
Но чтобы вести себя вот так?! Это просто не укладывалось в голову! Из-за двух десятков телеграфных строчек с информацией, пусть и верной, но сейчас совершенно не имеющей никакой ценности.
– Эту телеграмму мне передал сегодня Дзержинский, сам!
Троцкий заскрежетал зубами от гнева. Шапошников мысленно усмехнулся – ни для кого не было секретом, что между предреввоенсовета республики и главой всемогущей ВЧК, как говорится, «собака пробежала».
– А он ее получил из Иркутска еще в апреле, за две недели до польского вторжения!
– Что?! За две недели?!!!
Шапошников на секунду потерял присущую всем генштабистам выдержку, но тут же опомнился, моментально став предельно осторожным. Однако, собравшись с духом, твердым голосом все же произнес:
– Товарищ Троцкий, но этого быть не может!
Глава вторая. Александр Пасюк
– Буряты, вообще-то, Иркут боятся, если ребенок тонет, вытаскивать не станут. Судьба, мол, Бурхан забрал! Вообще… они редко моются!
– Почему?
– Счастье смыть боятся! – хмыкнул Лифантьев. – Как лама хэчик сделает, то есть… обряд специальный для зазывания счастья в дом, они вообще мыться перестают. Бани у них редко встретишь, и те по-черному топятся. И заводят их оседлые только, что с нами долго общались… да рядом жили. Но мало таких в Тунке, хонгодоры больше особняком живут.
– Но ведь и не кочуют теперь?
– А где им там кочевать прикажешь? Это ведь не здешние степи. Они к своим участкам привязаны. Совсем небольшим, если честно говорить. Избы теплые там строят, для зимы, рядом летние юрты ставят, о восьми углах. В них до морозов и живут. Потом в тепло перебираются, а как снег сходить начинает, снова в юрту заселяются. Рядом ставят юрты для поварни и амбара, если надо, то складывают из бревнышек ледничок на лето – молоко в холоде хорошо хранится.
– А где ставят-то? На равнине, к воде поближе?
– У склонов гор или сопок, с тайгой рядышком. Зимы холодные, топить много надо. А потому дрова возить ленятся, селятся так, чтоб лес под рукой всегда был. Мы вокруг Тунки все давно вырубили, теперь издалека возим или покупаем. Это шимкинским казакам хорошо, у них леса много, под рукой тайга. А нам посреди степи трудновато.
– Так что, буряты здесь не кочуют?
У Пасюка в голове все перепуталось так, что без бутылки не разберешься: то Шубин говорил, что оседлых хонгодоров мало, а теперь Лифантьев чуть ли не обратное утверждает.
– Так богатые буряты на одном и том же месте завсегда живут, но в селения не селятся, а, значит, оседлыми считаться не могут. Скот они летом на пастбища гоняют, там круглый год с ними пастухи только. А вокруг стойбища сенокос определяют, стожки на зиму ставят, чтоб под рукой постоянно сено было, животине задавать. Здесь же и огороды корчуют, но овощей сажают мало, так только, для близиру – картошку кое-где, лук, чеснок, да морковку. И все.
