– Макаем их вместе, пусть поплавают!
Предложение атамана вызвало радостный гул и молниеносные действия казаков. Пасюк только успел раз глухо выругаться, как был раздет до исподнего, крепко связан, и получил такую же изгрызенную деревяшку в рот в качестве кляпа. Именно эти видимые следы зубов говорили о том, что ею часто пользовались, а это и надавило на нервы Артемова, и без того раздерганные событиями недавнего прошлого.
Плюх!
Брызги полетели в разные стороны, попав и в лицо Родиона. Ледяная вода должна была остудить закипающее бешенство, но произошло наоборот. Вид Пасюка, без звука извивающегося в этой холодной купели, что твой налим, окончательно толкнул на безумный шаг, хотя краешек мозга прямо вопил о чрезвычайной глупости задуманного.
– Что вы делае…
Договорить Родион не смог – мозолистая ладонь Лифантьева зажала ему рот, а в ухо зашипели разъяренным тигром:
– Молчи, безумец, не юродствуй. Краснюков не спасешь, а вот себя погубишь, дурак! Ай, сукин сын!!!
Артемов в ярости чуть ли не откусил казаку палец своими крепкими зубами, и тот, забыв про уговоры, возопил от боли мартовским котом, которому прищемили «хозяйство».
– Ты че творишь, убогий?
Артемов не обратил никакого внимания на вопли Лифантьева и встал в самую обличительную позу, которую мог когда-либо видеть, властно вытянув указательный палец.
– Вы что творите, волки позорные?! Кровищи еще не напились, козлы похотли…
Договорить он не смог – Лифантьев снова заткнул ему рот и так ударил по затылку, что у Родиона искры из глаз посыпались.
– Макните и юродивого, братцы! Пусть остынет маленько, может, в разум и войдет и другие песни петь начнет!
Крепкие руки в одно мгновение сорвали с Артемова всю одежду, оставив только нательное белье. И тут же он почувствовал, как вознесся в небо, и отправился в короткий полет.
– Ой-я!
В первый раз Родиону показалось, что его макнули в кипяток, настолько вода обожгла тело. Но спустя мгновение все тело парализовал такой холод, что парню показалось, будто кровь начала замерзать в жилах. И навалился жуткий страх – ему показалось, что еще вот-вот и он умрет страшной смертью, не в силах произнести ни одного слова, ибо все мышцы свело, а язык начал отказывать.
Играть героя, попавшего в лапы изуверов, и тем паче разделить судьбу Ермолаева и Пасюка ему категорически не захотелось, и он что было сил заголосил, надрывая охрипшее горло.
– Братушки, казаки! Пожалейте сиротку горемычную! Топите вы этих большевиков, вражины они проклятые, а я-то при чем?
Мошонку свело холодом так, что Артемову показалось, что она у него отвалилась напрочь. Это осознание испугало его да такой степени, что на мгновение зубы перестали выбивать чечетку.
– По дурости я сказал! По дурости, не подумавши! Помилосердствуйте! Я больше не буду!
Нукер Хубсугульского дацана Булат-батыр
В небольшой комнате, покрытой коврами и священными полотнищами на стенах, кроме Панчен-ламы никого не было. Старик сидел перед ним на корточках, его испещренное морщинами лицо было, как всегда, бесстрастно. Казалось, что его совершенно не интересовало содержимое свертка, что Булат положил на пол перед собою.
– Я нашел удивительные вещи, хамбо-эсэг! Все они были на черном камне, что на…
– Я знаю! – тихо произнес старик. Глаза его были закрыты, но Булат не сомневался, что он видит принесенные вещи намного лучше, чем он сам, и не просто их оболочку, а настоящую внутреннюю сущность.
– На Талька Хухы Хангай большой обо, сила там великая…
Воин отвернул ткань и аккуратно поставил стеклянную бутылку с яркой этикеткой, рядом два невесомых беленьких стаканчика и пустую картонную пачку с иностранными буквами (Булат был не просто грамотен, он мог читать и писать на русском языке, знал латиницу), пахнувшая табаком, и довольно приятно.
– Они добровольно, эсэг, пили эту жидкость!
Тонкие блеклые губы Панчен-ламы на секунду разжались. Булат чуть усмехнулся – как все буддисты, он не понимал, зачем добровольно сходить с ума и пить эту жуткую «воду», от которой утром просто разламывается голова. Не понимал, но и не осуждал открыто – каждый имеет свою карму и идет по своей дороге к познанию. Так что лучше полагаться на провидение.
– Интересные вещи ты мне принес!
Старик прикрыл глаза. Булат терпеливо склонил голову:
«Странные дела! Очень странные! Еще прошлым летом на обоной тахилга у Талька Хухы Хангай я выиграл и скачки, и в турнире по бухе барилдан… И-ей! Учитель тогда еще мне сказал: «Булат! Ты – самый сильный борец, ты силен как баабгай, но сила ничего не значит сейчас! Смутные времена идут! Но будет еще хуже…» Куда же еще хуже? И так, кругом мир начинает рушиться…»
– Хотошо нохой!
Булат встрепенулся, когда Панчен-эсэг окликнул его. Когда они находились наедине, учитель часто называл его так, хотошо нохой или просто хорёши, так его соплеменники называли огромного волкодава особой, бурято-монгольской породы.
Булат даже внешне был похож на волкодава – огромная косматая голова, могучий и широкоплечий, он сильно отличался от своих коренастых небольших ростом соплеменников, настолько, что Панчин-лама сразу и прозвал его с иронией хотошо нохоем. Однако потом его прозвище обрело иной смысл – преданный, верный, непреклонный и неуязвимый, как огромный черный «четырехглазый» волкодав Тункинских гор и необъятных монгольских степей.
– Хорёши…
– Да, эсэг!
– Помнишь, когда ты был бандием, я учил тебя многому?
– Да, эсэг!
– Я уже стар… Не всему я успел тебя научить да я и не знал, что такие знания пригодятся тебе… Я еще успею увидеть страшное…
Кончики морщинистых губ дрогнули, и старик произнес:
– То, что ты принес, изменит многое, может быть, все…
– Как же это… – Булат осторожно, с недоверием, тронул хрупкий стаканчик. – Как же это может изменить все? И что это в с ё, эсэг?
– Нет! – Панчен-лама чуть склонил голову. – Ты еще не хотошо банхар, ты пока щенок, подросший, с клыками, но без хватки, сильный, но глупый… То, что есть, но его могло бы и не быть, но оно есть, потому что так стало!
Старик посмотрел на собеседника, что дернул кадыком и опустил глаза:
– Не расстраивайся! Я помню тебя с тех пор, когда ты стал хувараком-учеником, и-ей, много лет прошло! Ты выбрал свою дорогу, которая тебя и привела на Талька Хухы Хангай…
– Но, эсэг, разве не ты меня туда отправил?
– Даже Великая Мать Лхамо не знает, что будет! – он покачал головой. – Я только исполнял свою карму… Наша карма – ждать и ожидать…
– Чего ждать, эсэг? И чего ожидать?
