Ну, ладно, был бы только смех, перетерпеть можно – взгляды у станичников стали нехорошие, словно говорили, а «казачок-то засланный». И не только – теперь возле них постоянно терлись по два казака, и днем, и ночью, вроде как в помощь, но на самом деле, а это Пасюк просчитал сразу, несли ненавязчивую охрану.
Странным было еще одно – ни Шубин, ни второй офицер, сотник Скуратов, за эти дни не перемолвились с ним не словечком, даже на глаза ухитрились не попадать, пропадая то во главе отряда, то в арьергарде. И вот сам подъехал, и явно на разговор вызывает, от которого отказаться нельзя – не в том они положении.
– Ногу-то мне в юности конь копытами переломал, доктора кое-как ее заново собрали. Оттого на действительную не взяли, пластуном на такой не шибко походишь. Землицы у нас в Баталпашинском отделе маловато, оттого 1-й Хоперский полк выставляли, да еще 6-й пластунский батальон, в котором и отец, и дед мой службу завсегда несли.
Пасюк говорил с нарочитой открытостью, дружелюбно, с искренностью, без всякой опаски быть уличенным. Знал эту тему немного – и батя подробно рассказывал, и книг много прочитал, стараясь покопаться в родовом прошлом.
Да и понимал – чем больше деталей высыплет он сейчас, тем для него будет лучше, меньше настороженности у атамана вызовет.
– Гимназию в Невинке окончил, так нашу станицу Невинномысскую называют. Служил при войсковом правлении, по лесной части – зверье всякое охранял, да квоты на вырубку давал – леса-то у нас в горах маловато, да черкесы с карачаевцами рубят его безмерно. Ну и мастерил вещицы разные – слесарем хорошим стал, и по ружейной части ремонту и стрельбе наловчился. У тебя ведь, Андрей Иванович, тоже ладони не их благородия, а пахаря – вон какие натруженные!
Последнее было сказано с умыслом – Александр старался разговорить есаула, глядишь, что-нибудь и прояснится, уж больно скрытен офицер. А таким любой атаман будет – иначе и казаков, и себя от доверчивости излишней погубить можно запросто.
– Я с германцами воевал, до прапорщика дослужился, два «Георгия» получил и «клюкву», – есаул усмехнулся и демонстративно положил ладонь на рукоять шашки с красным темляком. – При Сашке Керенском сотником стал. В восемнадцатом на Байкале с красными бился, подъесаула войсковой Круг дал, ну а в прошлом декабре войсковой атаман генерал Оглоблин приказ на следующий чин подписал. А руки… А что руки – я же с детства на хозяйстве, скотина, земля. До войны постоянно отары и стада гонял из Монголии к Иркутску – город большой, мясца всем хочется. И табуны иной раз приводил. Да ту же облепиху возами – у нас в Шимках она каждый год хорошо урождается.
– А я с коллежского регистратора начал, к революции уже титулярным советником был. А как с красными на Кубани воевать стали, так меня заведующим оружейных мастерских в нашем отделе поставили. Переаттестовали в подъесаулы с учетом прежнего гражданского чина. Так и служил – делал то же самое, над чем раньше трудился. У тебя если ружья поломанные есть, или снаряжение какое, то поправить попробую, если верстак и инструменты нужные найдутся. Из двух негодных ружей одно целое завсегда собрать можно – там подточить, там выточить, где выправить, а то и срезать. Легко сделать, если руки есть.
Пасюк не бахвалился, слесарный и токарный опыт у него имелся изрядный. В тайге целую мастерскую сделал, для души работал – сколько всяких стволов через руки прошло, и не упомнишь. И у начальства всегда на хорошем счету был, потому что заказы им всякие исполнял и для их нужных людей старался.
Вот это жизнь была, уважаемая. И угораздило за жениной юбкой в Иркутск потянуться, любовь, понимаете ли. Или она, или тайга – выбор встал только так, и не иначе…
– Найдутся и ружья, и снаряжение всякое. Сегодня на заимку приедем, там у меня и кузница есть с печью, и инструмент всякий. Монголам ведь тоже многое ковать и чинить приходилось, казак Гульков у меня там работает – тоже, как у тебя, с детства нога у него порвана, к строю совсем негоден. И молчун такой же, весь в тебя.
Шубин дал коню шенкелей, и тот резво припустил по начавшейся сужаться тропе, что теперь из ущелья снова поползла вверх, на присыпанные снегом камни.
Пасюк победно улыбнулся только самыми краешками губ. Такая нарочитая откровенность была правильно понята казачьим атаманом – секретничает перед ним кубанец, ни одним словом не обмолвился, каким же ветром его в Сибирь занесло.
А еще, на смену бравурной усмешке, в душе заныла горькая струна: постоянно, когда он отмечал взглядом Шубина, не говоря уже о беседе с ним, перед глазами Пасюка стоял поклонный крест в Шимках и та, пресловутая погасшая январским вечером лампадка…
Родион Артемов
Заимка впечатляла – на первый взгляд Родиону показалось, что перед ним раскинулось небольшое таежное село. Да и не скажешь, что здесь Монголия – вроде те же горы, тайга по склонам зеленеет, в небольшой долине серым, но рваным, в черных дырах покрывалом лежит снег.
Может, только дыхание весны здесь, на южных отрогах Саянских гор, ощущалось заметнее, из-за более теплого ветра, что шел со степей и пустыни. По крайней мере, на склонах снега уже не было, и весело журчали ручьи, да играло ласково греющее солнышко своими отблесками на мелких льдинках, будто неведомые богатеи с превеликого перепоя рассыпали везде горсти бриллиантов.
Крест на высокой часовенке бросился в глаза издалека. Вокруг расположились три больших и ладных дома, с резными ставнями и высокими крылечками, рядом с каждым несколько больших строений: то ли конюшни или стайки для скота, то ли амбары – Родион не разбирался в сельской жизни настолько, чтобы определять специфику строений с первого взгляда.
На отшибе стояла парочка домишек поплоще, с маленькими окошками, труба в одном веселой струйкой испускала белые клубы дыма, тут же подхватываемые ветерком. Было похоже, что это именно то, что он жаждал.
Вот тут-то у Артемова, в предвкушении чего-то радостного, весело заколотилось сердечко и заныло тело, покрытое толстой коркой грязи, замешенной на едком мужском поте. За все семь дней пребывания в этом новом для себя мире он не смог ни разу помыться, ибо о ваннах здесь сном-духом не ведали, так как разговоров о сем не вели, а в баню сходить чекисты не предлагали.
Тем более в таежных горах он их и не видел: только одну ночь им позволили переночевать в каком-то маленьком зимовье, хотя почти все казаки вповалку дремали у костров, укладываясь на груды нарубленного лапника, с накинутыми поверху попонами.
По селению радостно сновали детишки и женщины в накинутых на голову платках. Видно, заметив казачий отряд, все бросились организовывать торжественную встречу.
– В баньке попаримся, вашбродь, – степенный Кузьма Трофимович Лифантьев, с которым он почти сдружился во время этой дальней дороги, радостно оскалился в свою густую бороду.
– А после в чистом исподнем за столом скобленым варева горячего похлебаем, пельмешек мороженых наверняка мешок достанут. Или поз на пару сделают – то ж много нужно, нас чуть ли не целый взвод. Ну, полвзвода точно. Чайку вдосталь позже попьем, с вареньем, шаньгами, заедками сладкими. Тут мастерица одна есть – такие пироги печет! А бабы нам одежку постирают, зашьют, что порвано, поправят.
