– Вашбродь, ты как?!
Сильные руки подхватили его, крепкая шершавая ладонь легонько хлопнула по лицу. И тут же другой голос, властный до жути, громко спросил, будто скомандовал:
– Что с прапорщиком, Лифантьев?!
– Сомлел их благородие. Истязали его крепко, и даже по нужде не развязывали.
– В опаске держались красные, нашего брата казака они до жути бояться стали! В Шимках с подъесаулом на пару пятерых побили насмерть голыми руками и еще нескольких покалечили. И сейчас его командир пятерых застрелил, ни одного промаха не сделал!
– Никак раньше призы императорские стяжал?!
– Думаю, ничем не хуже нашего бывшего командира полка Войлошникова, что на Олимпийских играх серебряную медаль заполучил. Пулеметчика в голову завалил, этого тоже – прапорщик теперь его всю жизнь поить водкой должен, от неминучей смерти спас!
«Я жив? Но тогда кто тут прапорщик? Неужто они меня так именуют?» – первые мысли Родиона были очень далеки от родного дома и вернулись в это жуткое прошлое, которое для него теперь стало настоящим.
Он хотел поправить разговаривавших, сказать им, что подхорунжий, а смог только едва пошевелить губами. И тут запах свежей пролитой крови ворвался ему в ноздри и желудок стал колом.
– Ох-ма!
Вырывало его долго и качественно, мучительно, чуть ли не наизнанку, а когда прошел последний приступ, Артемов почувствовал себя полностью обессиленным.
– Эко тебя скрутило, вашбродь, – голос казака звучал участливо. – Ты, паря, держись, щас мы тебя подотрем, штаны чистые есть, переоденем. Да и обувку вам сменим, больно ваша худая – такие только ратники ополчения в войну носили. Красные с тебя унты содрали?! На, испей, поможет. Взвар облепиховый, всегда с устатку помогает, особенно раненым. Дюже кровушку хорошо по жилам гоняет!
Горлышко ткнулось прямо в губы, и Родион, так и не открыв глаз, сделал несколько глотков – питие оказалось холодным в меру, сладко-кислым и довольно приятным.
Крепкие руки живо делали с ним то, к чему бы он сам никогда не прикоснулся. Раз – и загаженные шаровары с исподним были содраны. Два – его подтерли колючим снегом и какой-то тряпкой.
Три – и через минуту его переодели уже в сухое и теплое белье, переобув заодно ноги. Четыре – мокрая тряпка тщательно прошлась по его лицу, разлепив глаза, залитые чужой кровью и выбитыми мозгами.
Родион, находясь в беспомощном положении и чувствуя неимоверную слабость в своих коленях, подумал, что странные эти казаки: никаких насмешек над ним не чинили, не брезговали, все делали просто и легко да еще под руки держали, чтобы не упал.
Артемов раскрыл глаза, чтобы посмотреть, наконец, на своих спасителей, и впервые за эти три кошмарных дня подумал с немалой гордостью, будто отринув прежние мысли.
«А ведь правду говорят – слава богу, что мы казаки!»
Бывший атаман Никольской станицы вахмистр Алексей Бобков
Бело-грязное весеннее покрывало расстилалось перед его глазами на многие версты, прерываемое зелено-серыми лесными делянками, да посередине горной котловины высилась крутая сопка, словно выскочивший на коже зловредный чирей.
Приезжали в Тунку до войны ученые люди, вот один из них, в пенсне со стекляшками круглыми, с козлиной бородкой, пояснил ему, что та горушка и не сопка вроде, а потухший вулкан. Сиречь огнедышащая гора, из которой раньше вырывались клубы дыма и пламени, извергалась раскаленная лава, сжигающая все на своем пути.
На казака такое заявление подействовало оглушающее. Он порылся в памяти, не говорили ли что по этому поводу в станице, но ничего подобного не пришло в голову. Да и хонгодоры, что к подобным вещам, что символизировались у них с Бурханами, относились весьма трепетно и хранили в памяти родов веками, припомнить столь чудовищных сотрясений не могли. А потому Бобков осторожно спросил у профессора, когда сие было в последний раз, и следует ожидать новых потрясений.
Умник лишь засмеялся в ответ и сказал, что такие катастрофы случались многие тысячи лет тому назад, ждать новых пока не приходится. Тогда атаман лишь вздохнул, борясь со жгучим желанием протянуть балованного горожанина плетью поперек спины, дабы людей лишними страхами не смущал и умы в смятение не приводил.
Но кто знал тогда, что пройдет несколько лет, и вся страна сойдет с ума в революционном безумии. Уж лучше извержение этого самого вулкана пережить, будет хоть ясно, что за грехи Божья кара вышла, но не быть убитым сатанинской властью, что Иуду за героя почитает, а Каину, брата убившему, памятники ставит да славословит.
– Эх, грехи наши тяжкие! Эх, погоняй, залетные!
Казак вздохнул и чуточку прикрикнул на лошадей, подгоняя их. Те пошли резвее, легко волоча вперед сани. Дел предстояло много, и нужно было торопиться.
Красные выпускали казаков из станицы крайне неохотно – но куда ж денешься от хозяйственных занятий. Дров привезти нужно, соломы на подстилку, и многое другое сделать. Забот всегда полон рот, а тут ввели правило, что к вечеру станичники должны возвращаться к себе, и выезжать только на санях, но ни в коем случае не вершками.
Боялась новая власть казаков, в опасении великом держалась. В обеих станицах по неполному батальону расквартировано было, во всех больших поселках и караулах – Зактуе, Гужире, Тибельти, Туране, Мондах и иных селениях, солдат ротами и взводами крепкими гарнизонами поставили, принеся хозяйствам великую тягость и разорения.
А вот крестьян и инородцев коммунисты не трогали, наоборот, льготы им великие за счет казаков обещали, и тем смятение в их умы привнесли. И многие селяне, особенно из пришлых бедняков, сами стали в красную милицию записываться, от властей оружие и паек получая.
Хитро придумали большевики, иного тут не скажешь – натравить одну группу населения на другую и властвовать самим на этой сваре. Недаром всю Россию под себя подмяли, владычество свое утвердив…
Глава пятая. Александр Пасюк
– Вы как себя чувствуете, подъесаул?
– Скверно, но намного лучше, чем вчера. Но хуже, чем позавчера утром, – Пасюк скривился – ему казалось, что у него болят даже те части тела, о существовании которых он раньше и не подозревал.
– Во всяком случае, лучше быть побитым, чем убитым! Так что гневить судьбу незачем!
Широкоплечий и усатый казак с пустыми погонами в один просвет на плечах, чуть хохотнул, однако взгляд был настороженным, нехороший такой, словно прощупывающий, как у следователя, что ему «шил» статью за хулиганство.
Пасюк на секунду задумался, и тут его осенило – а ведь младший по званию должен представляться первым – вот чего ждет этот уверенный в себе офицер. Сейчас он сможет сделать скидку на его «побитости», но ведь так можно запросто попасться.
Нужно было срочно выдумывать себе новую биографию, иначе «залет» неминуем – представляться иркутским казаком сродни самоубийству, как и забайкальским или енисейским – соседей слишком хорошо знают, а потому велик риск запалиться.
