– Что мне искать?
Булат-батыр прикусил крепкими белыми зубами верхнюю губу, на которой даже пушка не было – усы у бурят, как и монголов, носили немногие, у кого они пробивались.
Месяц назад он впервые получил столь странный приказ из уст самого Панчен-ламы. Вернуться на родину, дождаться сильного бурана в долине, которого ранее не ведали.
И-ей!
Он истово молил Цагаан убугуна, Белого старца, чтобы никто не погиб в страшном буране, похожего которому не помнили даже старики.
Однако ему предстояло еще и найти после него либо странные вещи, либо непонятных людей, и доставить все в дацан. С ним отправились три самых умелых воина, что были местными уроженцами – проведывать родню никогда не запрещали, тем паче сейчас, когда в родных стойбищах им предстояло дожидаться своего часа.
Бурана они дождались, и скоро вся долина наполнилась слухами о том, что у Булун-Талайского озера красные поймали двух казаков и отвезли их в Шимки. Булат кинулся туда, но вскоре выяснил, что офицеров, что голыми руками передушили чуть ли не десяток воинов, уже вывезли в Тунку, а оттуда повезут на санях в Иркутск.
Нападать на сильный конвой Булат не собирался – людей под рукою было мало. Но если схваченных офицеров будет сопровождать десяток, пусть даже полтора конвоиров, то он рискнет. Но это будет завтра…
Сейчас требовалось найти какие-нибудь странные вещи – они втроем переспросили всех родичей, и вот окружили с четырех сторон Тальскую сопку, на которую указал один из стариков. Действительно, если происходит нечто странное, то не лучше ли начать поиски именно с этого места, которое испокон века являлось таинственным и непонятным, а оттого и окруженным холодной стеной неприязни.
– Но все же – что нам нужно найти?!
Глава двенадцатая. Александр Пасюк
«Морить голодом меня не будут!»
Александр вздохнул с нескрываемым удовлетворением, разглядывая щедро накрытый стол. Чекист не поскупился на обещания и, главное, их выполнил в точности.
Большая миска с дымящимися паром пельменями, раздражающими своим вкусным паром ноздри, щедро накрытыми сверху большим сугробом густой сметаны. Рядом пристроилось деревянное блюдо с накромсанными большими кусками копченого мяса и желтого ноздреватого домашнего сыра. Чашка квашеной капусты, с красными прожилками моркови, приправленная луком и постным маслом.
Притягивали взор большие круглые рыжики, переложенные веточками укропа – такие он ел у матери в гостях, да под рюмочку перцовки. Хотя под нее, родимую, и стоящие на столе соленые огурцы, пахнувшие смородиновым листом и чесноком, хорошо бы пошли. Да и так ничего, без водки – прямо хрустели на зубах, вызывая еще больший аппетит и так у никогда не жаловавшегося на его отсутствие Пасюка. И в завершение пиршества водрузили еще теплый каравай белого пшеничного хлеба, подобного еще не приходилось есть в той жизни.
– Эх-ма, под такую бы закусь да пару рюмок холодной водочки!
С нескрываемым сожалением в голосе выдохнул Александр, медленно прикидывая, чем бы ему «задавить» сверху вкусный пельмень, больше походивший своими размерами на добрый вареник.
– Не велено, вашбродь! Товарищ Либерман приказал дать водки после того, как текст напишете!
Стоящего рядом с ним красноармейца воздыхания Пасюка совсем не трогали – он даже на еду перед собою смотрел равнодушно. Причем не нарочито, а по-настоящему.
Что и говорить – умеют чекисты людей отбирать на службу. Как там – с холодной головою и горячим сердцем!
– Поел я, – сожалеющее вздохнул Пасюк. Нет, глаза бы ели и ели еще, вот только желудок уже совсем отказывался принимать пищу. Кормили прямо на убой – даже в лучшие свои времена голодной студенческой молодости, Александр едва уминал пачку довольно неплохих советских пельменей, которые, впрочем, с этими и рядом не стояли. Но там было только с полкило, а в том тазике, что находился сейчас перед ним почти пустым, как минимум, втрое больше, если не вчетверо.
И он умял все!
– Убирайте со стола, что ли. Писать буду, – в два приема еле произнес Пасюк, изрядно отяжелевший от съеденного, и еще раз посмотрел на щедрую закуску, что осталась почти не тронутой.
– Чаю попить забыли, вашбродь!
Конвоир показал на самовар, исходящий паром, рядом с которым, как цыплята возле наседки, кучковались блюдца с различным по цвету вареньем – тут было малиновое, черничное, брусничное, облепиховое и еще бог ведает какое. И это не считая колотого кускового сахара, почему-то желтоватого, корзинок с какими-то разнообразными заедками – крендельками, печеньем и прочим, многому из которых Пасюк даже названия дать не мог, настолько они поразили его своим разнообразием.
– Это все мне? – голос дрогнул от ужаса.
– Там еще шаньги и пироги…
– С чем пироги?
Пасюка пробрало до пяток, когда он увидел, что на полке, куда показал охранник, на расписном подносе высится целая горка румяной выпечки самых разнообразных форм и размеров. Он сглотнул слюну, но не от аппетита, а больше со страха, что ему предстоит неумеренное обжорство продолжить. И возопил невольно:
– Зачем?
– С мясом и рыбой, с картошкой и прочим. Хозяева всей семьей готовили. Сказали, хоть Великий пост стоит, но тебе, вашбродь, нарушить его не во грех. Так что отведайте гостеприимства казачьего…
– Нет! Не буду, не сейчас! – Пасюк энергично закачал головою и прибег к спасительной уловке. – Мне писать нужно! Так что потрудитесь все убрать, я позже чая попью.
– Позже, так позже, на все ваша воля, – покладисто согласился с ним неулыбчивый охранник. – Его снова вскипятить недолго. Пироги в печь поставим, она теплая. А как закончите писать, то чая и попьете в охотку.
Два других конвоира тем временем шустро убрали со стола, протерев его тряпкой. Подвесили на крюк еще одну керосиновую лампу – стало светло, а потому писать будет видно. Затем на столешницу легла стопочка листов, несколько заточенных карандашей, пустая банка и продолговатый коробок спичек без этикетки сверху.
– Вот вам папиросы, вашбродь. Вам в самый раз, других не имеется. А эти трофейные, здесь у купца в лабазе выгребли. – Впервые голос красноармейца показал обычные человеческие эмоции, круто замешенные на праведном гневе и презрительной брезгливости.
– А-та-ман!
По слогам прочитал Пасюк внимательно разглядывая мордастую, с видимыми монгольскими чертами физиономию Семенова. На этикетке Григорий Михайлович щурил глаза, как сытый кот – чувствовалось, что глава забайкальского казачества доволен своей жизнью. Александр перевернул коробку и с удивлением прочитал на обороте – «Изготовлено в Чите на табачной фабрике братьев Михельсон».
– Надо же, а его еще в антисемитизме обвиняли, – пробормотал бывший станичный атаман и задумался, прикидывая с чего начать свои рекомендации по ГО.
