– Да нет же!
Родион со всей силы тер уши и лицо, разгоняя кровь, чтобы окончательно проснуться.
– Такая чушь приснилась! Тебя словно вырвали оттуда, пропал ты, а я остался… А может, меня перенесло к чертям на кулички этим ужасным ветром? Волки выли еще, да так громко и страшно, что я чуть было не умер во сне…
– Волки, говоришь?
Пасюк так странно посмотрел на Артемова, что тот остановился и замер, удивленно распахнув глаза.
– Волки…
Александр Пасюк
– Ты чего, Саныч? – неуверенно протянул Родион. – Здесь же нет волков, люди кругом!
– Да этих волков я и не боюсь! – Пасюк поежился, словно снова оказался на ледяном ветру.
– А какие еще волки есть? – Родион договорил почти шепотом, замирая от колючих мурашек, пробежавших вниз по позвоночнику и собравшихся свинцовой тяжестью внизу живота.
– А бес его знает! – воскликнул Пасюк чересчур бодро. – Не бери в голову, Родя! Так, поблажилось мне!
– Нет, ну скажи, раз начал…
– Да тут и говорить нечего! – Пасюк помедлил, словно обдумывая следующие слова. – Так, глупости всякие…
– Ну! – Родион устроился поудобнее, подперев ладонями подбородок и подобрав под себя ноги. – Не томи душу!
– Хм! – Пасюк хмыкнул. – Чувствую себя, словно в пионерлагере страшилки под одеялом с фонариком рассказываю… Только, – он сунул Родиону кулак под самый нос, – если разболтаешь кому…
– Понял, Саныч! – Родион поспешно кивнул. – Молчать буду, как мертвец!
– Сплюнь! А лучше, помолись, прости Господи, а то накличешь на наши головы… Так вот, о чем это я?
Он засопел носом, нахмурился, поерзал на куче кизяка.
– В том году Сивоконь, хоть и балаболит он много, но есть еще у него нормальные казаки: они делают, а он себя потом объявляет Великим кормчим… Значит, ездил он со своими в Тунку ставить поклонный крест в бывшей станице одного атамана, который в Гражданской тут славно покуролесил, Шубин его звали, Станица эта бывшая, село Шимки теперь, до сих пор помнит его, многие с неприязнью – советская пропаганда хорошо вдалбливала штампы о белобандитах и душегубах! Но есть и те, кто его героем считает… Был я у Усольцова, вернее на Аршане тут прошлой зимой болтался с семейством, так вот, Юрка вызвонил меня, к себе в гости пригласил! Встретились мы, он как раз ехал в Шимки крест Шубинский попроведать и меня с собой взял.
– Делать ему нечего? – Родион пожал плечами. – Чего там проведать? Общественники ставили, пусть они за крестом и смотрят…
Договорить он не успел – Пасюк мгновенно вскочил, схватив Родиона за грудки:
– Слышишь? Повтори, чего сказал?
– Я-я-я ни-ни-чего… – забормотал Родион, расширив от страха глаза: таким он Пасюка видел впервые. – Я ничего не хотел плохого сказать! Они же крест ставили…
– Сволочь ты после этого! – Пасюк, отпустив шинель, тяжело дышал. – Мертвые сраму не имут, а заботиться о них надо живым! Святое дело: за могилами героев ухаживать…
– Так крест же не на могиле ставили? – осторожно, боясь очередной вспышки гнева, произнес Родион. – Вроде посреди села стоит?
– Нет, не посредине: на окраине, аккурат около бывшей усадьбы Шубиных… – Пасюк устало сел. – Ай, Родька, не казак ты! Тебе не понять, – он сгреб в кулаке лацкан расстегнутой бекеши на груди, – не понять…
– Так расскажи!
– Юрка зарок дал, что каждый раз 24 января, в день подписания Свердловым Директивы о расказачивании, будет ездить к Шубинскому кресту и затепливать там лампадку. Вот мы поехали: один он бы не справился, торопился – лестницу и забыл! Добрались уже к вечеру – темень, хоть глаз выколи, мороз… Влез я к нему на плечи и то еле дотянулся! Правда, все равно кривая нас не вывезла – сломалась его колымага, пришлось ночевать в Шимках. Эту ночь я на всю жизнь запомню…
– Чего было-то?
– Пока я лазил к лампадке, телефон в снег обронил, только в доме у Юркиных родственников спохватился. Делать нечего: пришлось идти. Отговаривали они меня, но я немного выпил, как же, за встречу… Пришел я, в общем, к кресту, шарил по снегу, словно твой бульдозер, нет телефона, хоть плачь… Вьюжить уже начинало, чувствую, надо возвращаться! Голову-то поднял, глядь, а лампада погасла. Решил я ее снова затеплить. Забор рядом с крестом стоял. Я с него до перекладины креста достал, хотел подтянуться и залезть, но руки проскользнули и я сорвался… Помню только, что головой обо что-то приложился…
– Камень?
– А кто его знает, может, чурка, может, еще чего, под снегом-то не разберешь! Звезданулся не слабо: чик – и отрубился! А вокруг – поляна огромная, Саяны или Тункинские гольцы рядом, из-за сосен не видно… Глядь, а из снега людские тела торчат замерзшие, много их, несколько десятков… Папахи, башлыки, а, главное, шаровары с нашими, желтыми, лампасами… Казачки, упокой их душу, порубанные краснюками… Жуть такая меня взяла, мороз по коже, аж волосы на голове зашевелились… А тут то ли с гор, то ли из лесу вой волчий раздался да такой, что я присел ажно! Такой громкий, что у меня голова чуть не лопнула!
– А потом что?
– Потом ничего! Вспышка яркая перед глазами, и я очнулся в сугробе под крестом…
– Да-а-а, дела! – Родион тяжело вздохнул.
– Но самое интересное я тебе не сказал: я потом с Усольцовым про Шубина как-то говорил, так вот, он сказал, что за лютость красные прозвали его Тункинским волком…
Помощник командира комендантского взвода 269-го полка 90-й бригады 30-й стрелковой дивизии Пахом Ермолаев
– Дымком хорошо тянет, товарищ помкомвзвода. С той овчарни никак, более неоткуда просто!
Ларионов вытянул руку, показав приземистое строение, стены которого до половины были засыпаны снегом.
Пахом стал внимательно всматриваться в предрассветные сумерки. Действительно – бивший им в лицо норовистый ветерок явственно пахнул тлеющим кизяком, что использовали местные инородцы вместе с дровами для обогрева своих юрт.
– Интересно, кто там развел костерок? – пробормотал Ермолаев себе под нос, прекрасно понимая и заранее испытывая разочарование, которое тут же разделил с ним едущий рядом боец.
– Вчерашний буран кого-то из бурят в степи настиг, вон внутри и укрылся, да и лошадей ввел.
– Все равно, проверить нужно!
Ермолаев потянул повод, и гнедая лошадь послушно пошла к скотнику. За ним, рассыпавшись в линию, спокойно, но, сняв со спины на всякий случай «драгунки» и держа винтовки поперек седла, потянулись бойцы, настороженно вглядываясь в сумерки. Мало ли что – они сейчас во вражеском окружении, а таковыми были все казачьи селения, всегда нужно держать ушки на макушке.
– Мы здесь, станичники!
Громкий крик, раздавшийся из нутра овчарни заставил сердце бешено заколотиться в груди. Там находились явно не буряты, а казаки, только они могли так обращаться друг к другу. А значит…
