– Выглядишь ты не очень, – сказал Змей тихо.
– А с чего мне выглядеть? Нинка соки сосет. Она вампир.
– Это в каком смысле?! – осведомился Парфен. – Как в фильме ужасов?
– В фильмах таких ужасов нет. Просто чувствую: сосет. Сглазила меня. Порчу навела. Зелья приворотного дала, чтобы я от нее не сбежал. Наколдовала через бабку, чтоб я к маме не хотел идти, я и не хочу. А так бы я давно, – объяснил он брату.
– Да ты что! – воскликнул Змей. – Это мы все выдумываем себе! У нас элементарная депрессия, – блеснул он эрудицией, – а мы – сглаз, порча!
Брат только махнул рукой.
– Щас прям! Я эту бабку как живую вижу. Иду на работу, работаю, хочу пивка потом выпить, она, бабка: «Ладно». Ну, выпью кружечку. Хочу вторую – не лезет! Прямо мутит, и все тут. И бабка эта перед глазами: «Иди домой! Иди домой!» Так вот и… На работу и домой, вся жизнь. Нет, иногда будто отпускает. Назло этой бабке, когда Нинки нет, беру бутылку водки, выпиваю – и ничего, нормально. Но Нинка потом меня привязывает.
– Это как?
– Ну, веревкой к столу привязывает на выходные дни. В наказание. А сама уходит.
– Веревку же перерезать можно! Или отвязать!
– Перережешь – увидит. А отвязать пробовал. Ходил, по квартире гулял, потом обратно привязался, а Нинка пришла и даже не посмотрела на узел, а сразу по морде мне. Это не колдовство? Насквозь меня видит через бабку свою, ведьма!
Помолчав, он сказал:
– Извините, что не угощаю. Насчет угощенья у нас Нинка распоряжается. Если захочет.
– Мы сами угощаем! – заторопился Змей, доставая припасенные две тысячи долларов и кладя их на стол перед братом Глебом.
– Это что?
– Деньги.
– Откуда?
– Заработал.
Брат посчитал.
– Две тысячи ихних? Воруешь, что ли? – спросил он равнодушно.
– Зачем! Хочешь верь, хочешь нет, – нашли! Целую кучу. Решил вот тебе помочь.
Брат потрогал деньги, даже понюхал, о чем-то коротко помечтал – и заплакал.
– Ты что? Ты что, брат?
– На что они мне? – утирал слезы Глеб. – Нинка отнимет. Были б дети, дал бы им и сказал бы: бегите куда глаза глядят отсюда.
– А разве нет детей? – спросил Змей. – У нее ж беременность была.
– Ложная оказалась. Так что…
– Постой, постой! Ты спрятать можешь!
– Найдет. У нее бабка все насквозь, я ж говорю… Там такая бабка!
– Иди ты, извини, со своей бабкой!.. Положи в банк на свое имя!
– Снять заставит. Наколдует, своими ногами пойду, своими руками возьму – и ей дам.
– А если я тебе буду давать? Понемногу?
– Догадается.
– Вот чудеса! Что же делать? – растерялся Змей.
– Да ничего. Спасибо, что вспомнил. Маме привет, скажи: тоскую, – опять заплакал брат Глеб. – И идите, а то Нинка…
Но было поздно: хлопнула дверь.
В глазах Глеба появилось нечто такое, что дало повод Писателю подумать: не прав Змей, не в депрессии тут дело. И еще он подумал – уже лично для себя: лучшее средство от депрессии – отчаянье. Может, впасть в него?..
Резко вошла женщина Нинка.
Она была довольно моложава, довольно привлекательна, энергична, полна крови и жизни – и все друзья невольно переводили взгляд с нее на Глеба, сравнивая. А тот лишь покорно усмехнулся и пожал плечами.
– Я просила тебя, г., с. с., п. е., алкашей не звать в дом? – закричала Нинка. И с маху отвесила ему оплеуху, голова Глеба мотнулась и тут же вернулась на прежнее место.
– Это не алкаши, – сказал он. – Это вот брат мой Сергей. А это…
– А это что? – увидела женщина на столе деньги.
Змей объяснил ей ситуацию.
– Так! И за что ж такие подарки?
– Брат он мне, – сказал Змей. – Решил помочь.
– А где ты раньше был, брат? А теперь явился с подачками своими!
Змей не знал, что ответить. Он уж было потянулся к деньгам, но женщина схватила их в пук:
– Нет, погоди! Я милицию сейчас вызову!
Тут все трое стали объяснять, что дело чистое, милицию вызывать ни к чему, хотите деньги взять – берите, не хотите – не надо!
– Дорогой бриллиант дорогой оправы требует! Шубу купите! – льстиво вспомнил Писатель слова из какой-то пьесы А. Н. Островского. Но его слова не подействовали. Зато удивительно точно поступил Парфен, безошибочно умеющий общаться с женщинами такой внешности и такого возраста (независимо, депутат она или продавец лука). Он безбоязненно взял Нинку за локоток и проворковал:
– Сударыня, о чем вы волнуетесь? Если б это деньги, а то это ведь мелочь. Сравните их масштаб с масштабом вашей личности, и все встанет на свое место. В то время когда эмансипация выродилась в феминизм, а объективные тенденции способствуют уже вообще унисексу, это ли предмет для спора?
Нинка ничего не поняла из слов Парфена, но он этого и добивался, ему важно было, чтобы она поверила его тону, а не словам.
И она, посмотрев снисходительно на обаятельного мужчину, сказала:
– Ну ладно. Только без расписки не возьму. Сама бухгалтер, знаю, бумажка везде нужна.
Что ж, взяли с нее расписку и распрощались – и даже довольно приветливо.
– Ну и черт-баба! – сказал Парфен, садясь в машину, которая ждала их у подъезда. – Главного понять не могу, прости, Змей: зачем он ей нужен? А?
Змей смотрел в окно.
Глава двадцать первая,
в которой приятели рассуждают об искушении злом и о театральности злодейства
– Черт-баба, черт-баба… – задумчиво повторял Писатель, и Парфен понял, что у того рождается мысль.
– Черт… расписка… вечный сюжет, – бредил Писатель наяву. – Вот что, братцы! Собираясь злодействовать над злодеями, мы лишаем себя удовольствия театрализовать это дело! Пусть тот, кому мы дадим эти тысячи, напишет расписку, как жена твоего, Змей, брата.
– Гадина, что сделала с человеком!..
– Но расписку такую: я, имярек, продаю душу черту за две тысячи долларов.
– Не маловато? – спросил Парфен, как бы что-то мысленно прикидывая.
– И за доллар продадут! – успокоил Змей, и Писатель благодарно улыбнулся ему за поддержку.
– Едем к одному человечку! – сказал он.
Глава двадцать вторая,
в которой друзья едут к одному человечку, с которым Писатель когда-то учился в Литературном институте; человечек этот, по кличке Гений Недоделанный, с самого начала учебы приобрел вид учителя и мэтра, высокомерно поглядывая на остальных: Гений слишком был уверен в их бездарности; прошло время – и из всех тех, кто собирался стать писателями, писателем стал лишь Писатель да еще пара штук выпускников Литинститута, а один так очень успешный, много издающийся, лауреат премий, в том числе зарубежных, лидер новой прозы, по мнению некоторых критиков; но Гений, сам за это время не опубликовав (и, по некоторым источникам, не написав) ни одной строчки, продолжал презирать тщедушные творения и Лауреата, и Писателя (Писателя еще и потому, что волею судеб был его земляк и проживал сейчас в том же городе), нашего Писателя снобизм Гения возмущал и раздражал всегда, при этом ему даже не доказать хотелось что-то, не признания Гения добиться (это было абсолютно невозможно!), ему хотелось его по-человечески уязвить, но не знал, чем; Гений вообще казался неуязвимым, в том числе и в смысле быта, снисходительно проживая то с одной, то с другой молоденькой красоткой из числа почитательниц его таланта (что Писателя тоже возмущало), жил на их деньги, а в последние годы, когда девчонка бедная попалась, существовал на средства от продажи «Гербалайфа»
