Всем хотелось необыкновенного.
Но и чувство долга витало над ними.
И – ответственность Большой Идеи, без которой им казалось немыслимым и недостойным провести сегодняшний день.
– Итак, – сказал Писатель. – У нас теперь свободных семь тысяч.
Змей и Парфен склонили головы, соглашаясь.
– Мы пошли по неверному пути, пытаясь облагодетельствовать этим дьявольским подареньем хороших и впавших в беду людей. Надо поступить иначе. Мы дадим эти деньги – злодею. Подлецу. На которого нет ни людского суда, ни юридического. И пусть они погубят его. Желательно при этом, чтобы злодей был еще каждому из нас и личным врагом: таким образом мы удовлетворим чувство мести, присущее каждому человеку, – сказал Писатель, который, будучи серьезным мыслителем, не боялся низких истин о человеке, а даже гордился знанием этих истин.
И в душе Писателя, а затем и Парфена шевельнулось нечто мефистофельское, в душе же Змея ничего не было, кроме удовольствия, но уж кто был похож на Мефистофеля, так именно он со своим довольно зловещим, если приглядеться, профилем.
– Вы чего? – спросил Змей, видя, что на него смотрят.
– Злодей есть у тебя на примете? Враг?
– Врагов нет.
– Ну, не тебе враг, а близкому твоему.
– Тоже нет.
– Так не бывает.
– Бывает. Ну, кто-то должен мне сколько-то. Так и я должен. По сусалу били. Так и я бил. Менты обижали. Но у них служба такая.
– Где обижали? – оживился Писатель. Ему, увы, тоже приходилось претерпевать в пьяном виде, он даже в вытрезвитель несколько раз попадал.
– Ну и что? – сказал Парфен. – Ты предложишь им деньги? А они нас засадят и не выпустят до тех пор, пока все остальные деньги не вытрясут.
Змей подумал и сказал вдруг с удивлением:
– А ведь враг-то у меня есть.
– Кто? – обрадовались Писатель и Парфен.
– Брат, – вздохнул Змей. – Родной брат мой.
– Это старший? – спросил Писатель. – Я его плохо помню. Как его зовут?
– Глеб.
– Ты же говорил, что он военным летчиком стал и погиб!
– Живой он. Скучная история. Ты думаешь, почему я с матерью в двух комнатках оказался?
– А сколько было? Я, вроде, в школе когда учились, домой к тебе почему-то не заходил. Или не помню. Сколько времени прошло!
Было, рассказал Змей, аж пять комнат: удивительная квартира по тем временам. Но и отец был человек удивительный: мастер-изобретатель, которого так ценили на его заводе, что и целый дом ему отстроить могли, но он предпочитал родовое гнездо, где жили еще его родители, квартира, странным образом не превратившаяся в коммуналку.
Но вот отец умер, Глеб женился, жена его оказалась сквалыжница, потребовала размена квартиры, ссылаясь на будущих детей (справку о беременности предоставила), и в считанные недели обтяпала дельце, и глядь: за стенами вокруг новые люди живут, а у Глеба с женой благоустроенная двухкомнатная квартира в благоустроенном доме.
Мать обиделась глубоко и серьезно. Змей было поскандалил на первых порах, а потом забыл о брате – намертво. Они с матерью даже не упоминают о нем. Слава богу, хоть соседи приличные люди оказались, Лидия Ивановна с сыном за двадцать лет, прошедших с тех пор, вполне сжились, сроднились с ними…
– И он за все эти годы ничем матери не помог? – возмутился Парфен.
– Он даже не появлялся. Ни разу.
– Подлец! Едем к нему!
– Он, может, и не там живет…
– А может – там!
Они поехали, по пути говоря (Парфен с Писателем) о том, что одна из главных национальных проблем современности – истончение, искривление, извращение, прерывание и омертвение родственных связей.
Дать денег в наказание брату-предателю решили две тысячи (оставив по две врагам Парфена и Писателя), а тысячу пока оставить про запас.
По пути они купили портфель-дипломат в магазине «Военные аксессуары»: специальный, металлический, с кодовыми замками и ключами. Подумав, приобрели здесь же наручники. Уложили туда несгораемый сверток, примкнули портфель к руке Змея (так как-то само решилось), ключи от портфеля взял Писатель, а от наручников – Парфен.
– Теперь только вместе с рукой отымут! – похвастался Змей, любуясь блеском наручников и матовостью кейса, выкрашенного в тайный приключенческий темно-серый цвет.
– Ох, не говори ты так! – воскликнул мнительный Писатель.
Змей ухмыльнулся.
Завезло их довольно далеко: в район новостроек по имени Молодежный. Впрочем, давно они стали уже старостройками. Впрочем, они и когда новостройками были, выглядели старообразно, словно облупленные при самом возведении фасады и корявые балконы входили в замысел архитектора.
Дверь долго не открывали.
– Может, он на работе? – с надеждой спросил Змей.
Но нет, вот послышались шаркающие шаги.
Дверь открыл старик с всклокоченными волосами, с седой щетиной на щеках, в стариковских пижамных штанах.
– Скажите, а Глеб… – начал Змей и осекся. – Глеб, ты?
– Я, – ответил старик, и тут друзья увидели, что он совсем не старик, а напротив, совсем молодой… Ну, то есть не совсем, но не более пятидесяти, это было видно по его спине, которой он повернулся, шаркая от них в квартиру, и по другим приметам.
Может, просто болеет человек?
– Обувь сымите! – сказал из комнаты брат Глеб.
– Слушайте, не надо! – прошептал Змей. – Давайте не будем! Он, похоже, и так Богом наказан!
– У Бога свое наказание, у нас свое! – горделиво сказал Писатель, чувствуя (по необходимости профессии) ледяной холод справедливой жестокости.
– Суть не в том, – возразил Парфен. – Мы теперь не накажем, а поможем ему. Деньги те же, а смысл иной.
Они вошли.
В квартирке, надо заметить, было чистенько, уютненько, мебелишка полированная, то, се… Телевизор в углу большой. Чувствовался скромный достаток.
– Давненько не виделись, – вяло сказал брат Глеб.
– Да, – сказал Змей.
– Нинка скоро придет. Жена.
– Намек поняли, – среагировал Парфен.
– Да нет, сидите. Только выпивать нельзя. Она зверь в этом смысле.
– А ты вроде выпиваешь? – по-братски откровенно спросил Змей.
– Мне одному можно. Мелкими порциями. А сейчас еще и бронхит, лечусь. На больничном я.
– Работаешь, значит? Где?
– На работе, – сказал брат Глеб.
