— Освободим! — подбодрил полковник. — А милиционер — живой?
— Живой, живой! — заверила Лыткарева очень убедительно, потому что тут ей врать не пришлось.
— Ну, хорошо, дайте трубку этому.
И полковник продолжил переговоры с Маховцом.
Пообещал, что автобус заправят бензином.
Порекомендовал прокатиться, если уж так хочется, до Шашни, а там бросить валять дурака, иначе придется принять строгие меры.
На том и договорились. Маховец напомнил про Петра.
— А он не хочет возвращаться! — веселым голосом сказал полковник.
— Как это не хочет?
— А вот так. Ему с нами лучше!
— Пусть сам скажет!
Привели Петра, он взял трубку.
— В самом деле не хочешь назад? — спросил Маховец.
— Не очень. Рано или поздно они начнут стрелять.
— И мы начнем стрелять, Петр. Но дело не в этом. Тебе хочется обратно в тюрьму?
— Нет.
— Тогда иди к нам. В автобусе у тебя будет шанс, я обещаю. Я кое-что придумал.
— Что?
— Не могу по телефону!
— А это реально?
— Перестань такие вопросы задавать, они же слушают!
— Понял. Вообще-то мне к ним неохота, — с тоской сказал Петр. — И я бы выпил сейчас еще.
— Дадим, — пообещал слышавший это полковник.
— Нет, — мотнул головой Петр. — С ментами пить совесть не позволяет, — сказал он не как сам по себе, а как некий придуманный герой, с которого он в данный момент брал пример, хотя и не помнил, в каком кино он этого героя видел или в какой книжке про него читал.
Полковник, естественно, не мог отдать Петра безвозмездно. Его не поймут. И он выдвинул встречное условие:
— Хорошо, берите своего, а двух выпустите! Желательно женщин! Или если болен кто.
— У нас все здоровые! — заверил Маховец.
— Человек ранен! — сказала Нина, показывая на Ваню.
— Да ладно тебе, царапина! — отнекался Ваня. Он не мог уйти. Ему было стыдно за свои выкрики, он собирался все переделать. Ему даже хотелось, чтобы автобус поскорее отпустили, чтобы они поехали дальше и Маховец с Притуловым закончили свой обход. Тогда-то и наступит его, Вани, очередь.
— Нельзя выпускать, — тихо сказал Притулов Маховцу. — Они скажут, что труп тут у нас.
— Не выпустим — Петр обидится и все равно скажет.
— А чего ему обижаться? Сам сюда не хотел.
— Сперва не хотел, а теперь захотел. Людей не знаешь? Они хотят того, чего хотят последнего.
— Верно, — кивнул Притулов Маховцу солидно — как умный человек соглашается с умным человеком. — А что у тебя за план?
Плана у Маховца не было, но ему не хотелось выглядеть болтуном, и он его тут же, с ходу, выдумал:
— Приезжаем в город. Там светофоры, машины. Встаем с тобой у двери. Потому что остальным, я вижу, свобода не очень нужна.
— Точно.
— Встаем у двери, — продолжал Маховец. — Заставим шофера ехать быстро. С поворотами. И где-нибудь выпрыгнем. Все-таки город, дома, закоулки всякие, лес за городом, а у нас оружие. Шанс есть.
— Облава будет.
— Пусть. Но шанс все-таки есть.
— Есть, — согласился Притулов. — А Петру что скажем?
— Скажем, что будем торговаться. Да неважно, он плохо соображает вообще, пьяный. А про труп — пусть узнают. Может, и не так плохо. Пусть думают, что у нас тут все серьезно и если что, мы еще кого-нибудь грохнем.
— Легко.
— Ну? — обратился Маховец к пассажирам. — Кого отпустим?
— А давайте всех! — сказал Сережа Личкин, который опять выпил и опять изрядно захмелел. — И поедем одни! В Сочи!
— Ага. Пять метров отъедем, и они всех нас постреляют.
— Да? А мы тогда сдадимся!
— Хочешь сдаться?
— Нет. Но что делать-то?
— Спать! — сказал Маховец.
— Спать я не хочу, — улыбнулся Сережа. — Я уже поспал. Я лучше еще выпью.
— Ну? — напомнил Маховец. — Кого?
— Нас с дочерью выпустите! — потребовала Любовь Яковлевна. — Она как раз и женщина, и больная, ей операцию делали, она кровью истекает! — сообщила она и бандитам, и пассажирам, чтобы не вздумали ее осуждать. Если бы она за себя просила, а то ведь за дочь!
Но Арина все испортила.
— Ничего я не истекаю, — сказала она. — Хочешь — иди одна.
— Вот, посмотрите на нее! — возмутилась Любовь Яковлевна. — Тебе что ли тут лучше?
— Да уж лучше, чем с тобой! — Арина наслаждалась возможностью говорить матери правду.
— Надо девушку эту отпустить, — сказал Мельчук, не уточняя.
Все поняли, какую девушку.
Но и Вика, как ни странно, отказалась, покачав головой.
— Иди, — повернулся к ней Тихон.
— Сам иди.
— Она добавки хочет! — захохотал Личкин.
— Что же это такое? — удивился Маховец. — Всем тут нравится? Мне это приятно, честное слово! И вам? И вам?
Он задал эти вопросы Наталье и Нине.
— Пошел вон! — презрительно ответила Наталья. Ее клонило ко сну, она откинула сиденье и уже впадала в пьяную дрему.
— Иди, Наташа, — попросил Курков. — Ты сама не понимаешь, что делаешь.
— Все я понимаю, отстань!
А Нина Маховцу не ответила. Она очень боялась того, что может случиться, но не хотела оставлять Ваню. То, что меж ними началось, может продолжаться только здесь, а там будет уже не так или вообще не будет.
— У меня мать болеет! — сказал Димон. — Отпустите меня. Она там умереть без меня может. Имейте совесть!
— Ну, иди, — разрешил Маховец. — Подойди к двери и жди. Кто еще?
— Иди, дура! — сказала Любовь Яковлевна дочери. — Христом Богом тебя прошу, иди!
— А почему женщины обязательно? — подал голос Тепчилин. — У нас равенство. И ты же говорил, — напомнил он Притулову, — что бабы вообще не люди.
— Я не так говорил, а если и говорил, то это я говорил, а ты помолчи! Давайте лучше господина Федорова отпустим!
— Федоров не заложник, — напомнил Маховец.
— Неважно. Зато как они ему рады будут!
Маховец понял ход мыслей Притулова. Федоров — личность известная. Случай попадет в газеты, он и без Федорова попал бы, а с Федоровым будет международная огласка. И ментам вряд ли нужно, чтобы он погибал в перестрелке, и они действительно будут ему рады.
В трубке завозился голос, как зажатый в кулаке кузнечик. Маховец поднес трубку к уху.
