– Могу помочь. Это ведь и для тебя тоже.
– Ты понимаешь, как это выглядит?
– Да никак. У меня площадь есть в торговом центре «Меркурий», сдам вам метров сорок, хватит?
– И меньше хватит. Но мы будем платить!
– А куда вы денетесь? На рассрочку разве что соглашусь – в виде исключения.
– Это хорошо бы, – сказала Даша деловитым голосом деловитой девушки.
В городе она вышла, хотя ей было нужно ехать в ту же сторону, что и Павлу, к Водокачке. Но она не могла уже находиться с ним рядом, слишком как-то стало неловко. Ничего, на маршрутке доедет. Или к Володе опять? Нет, домой, к Лиле.
Даша приехала домой, весело обедала с Колей, весело говорила с Лилей, затеяла стирку и уборку.
Но на душе было темно и непонятно. Странный был сегодня день. Очень странный.
Вдобавок ко всему, когда ехала в маршрутке, позвонил друг Коли, тот самый Сторожев, который рассказывал ей про свою «я-болезнь». Просит сделать фотографии сотрудников. Хорошо, если дело только в фотографиях. А если и тут личный интерес? Они что, с ума все сошли?
Даша сказала, что очень занята, позвонит, как только освободится.
32. ХЭН. Постоянство
____ ____
____ ____
__________
__________
__________
____ ____
Вы разрываетесь на части, пытаясь двигаться сразу в двух направлениях.
Дубков опять пыхтел в кабинете, привыкший таким нечленораздельным образом общаться сам с собой, а жена Татьяна прислушивалась. Она знала, что Вячик вчера встречался с Максимом Костяковым, что тот вторично предложил ему написать книгу. И Вячик вчера был весел, возбужден, доволен собой. Но сегодняшнее пыхтенье было настораживающим, с преобладанием междометий «це-це-це», «ну, ё!», «ы-хы-хы». Это и раньше случалось, но, как правило, муж преодолевал сомнения и все кончалось победительным «баям-бадам!» или окончательно торжествующим «ёптарида!».
На этот раз период колебаний затянулся.
Дубков и в самом деле не мог понять, как подступиться к материалу. Максим Костяков опять обратился к нему, предложил сделать на этот раз не книгу, а что-то вроде альбома с подписями. Правда, и денег меньше, но зато в две-три недели можно осилить эту халтурку.
Халтурка-то халтурка, но, оказалось, не так все просто.
С утра Дубков засел перебирать фотографии и читать подготовительный текст Максима (фотографии и фрагменты текста были пронумерованы, чтобы не искать, где что должно быть).
Фотографии и семейные, и такие, где Павел фигурирует среди уважаемых персон, находясь, как правило, в центре.
Дубков разложил по хронологии – детство, школа, институт и т. д.
А вот папа с мамой. Большая раскрашенная фотография, мама в крепдешиновом платье, застыла, будто в игре «замри – отомри». Аналогично и папа. Кроме внешней схожести с оригиналами, в лицах ничего личного. Есть в таком подходе и наивность, и великое хитроумие: если представить, что такие портреты десятками и сотнями повешены в ряд, никто не выделится, не обособится, то есть не продемонстрирует стремления быть лучше коллектива. И все умеренно симпатичны.
Казалось бы, просто наблюдение, а ведь за ним эпоха, подумал Дубков. Вот бы что подписать под портретом. Но там всего лишь: «В.Д. и Е.М. Костяковы». И примечание Максима: «Тут хорошо бы подпись в стихах, что значат отец и мать для нас, для людей вообще. Про святое отношение к родителям. Можно придумать или поискать в Интернете».
Дубков поискал в Интернете, но там были все больше поздравительные вирши, адресованные живым. С ужасающим дурновкусием, естественно. А надо об ушедших все-таки чуть покультурнее. Однако даром, что ли, он не только прозаик, но и поэт? Две книги лирики – не собачий хвостик! Правда, последние лет восемь ни строчки не написал – очень уж прозаическая пошла жизнь.
Вячик повозился, поприкладывал слова к словам, и за час сочинилось следующее:
Святее нет имен – Отец и Мать.
Мы будем вас всечасно вспоминать.
Ведь это вы открыли дверь
Туда, где живы мы теперь!
И весь прекрасен этой жизни свет.
Одна печаль: что вас средь нас уж нет.
Он даже руки потер – здорово получилось! Красиво, достойно, без пошлости.
Идем дальше. Детские фотографии Павла, Леонида, Максима. Павел и Максим с малолетства крепыши, Леонид похудее, побледнее. Может, тоже в стихах попробовать?
О детство, ты прекрасная пора!
Мы короли и школы, и двора.
И это безгранично королевство,
Которое мы называем Детство!
Вячик даже вспотел не только от творческого усилия, но и от удовольствия: усилие оказалось приятным, второе стихотворение далось намного легче первого. Впрочем, надо остыть. А то понапишешь, а им не понравится. Надо проконсультироваться сначала. Он позвонил Максиму, извинился за беспокойство, рассказал о своей придумке, прочел то, что сочинил. К его удовольствию, Максиму очень понравилось. – Даже не знал, Вячеслав Ильич, что у вас такой талант. В самом деле, стихи – самое то, звучит празднично. И никаких лишних деталей. Но конкретики кое-где подсыпьте все-таки. – Постараюсь. И Дубков начал стараться. Машинально он бормотал и напевал, и Татьяна наконец услышала то, чего ждала, – и «баям-бадам!», и «ёптарида!». И с легким сердцем пошла готовить обед. Братья в школьной форме. Пишем:
Веселые вы, школьные деньки!
В душе о вас мерцают огоньки.
Хотели б мы и за порогом школьным,
Чтоб мир казался звонким и прикольным!
Несколько смущало слово «прикольным», но Вячик успокоил себя: как о школе писать без юмора? Но тут он вспомнил про конкретику. Надо, надо. Пробуем.
Был Павел заводила там и лидер…
Хорошо, но рифмы нет. Выскочило вдруг слово «пидор», не подходящее ни по созвучию, ни по смыслу. Но смешно – Вячик даже коротко хохотнул. Уберем лидера.
Был Павел первый школьный заводила…
И снова выскочило: «мудила». Чертовщина какая-то. Так-так-так. Нашлось!
О Павле слава по пятам ходила.
А Леонид и младший брат Максим
Ходили вместе с славой вслед за ним.
Опять получилось с юмором, но это хорошо: в поздравления всегда стараются добавить юмора, чтобы не звучало слишком елейно или казенно. «С славой» немного неблагозвучно, но почему Лермонтову можно «звезда с звездою», а мне нет? Дубков предвкушал не просто одобрение Максима, а его восторг – автор сделал намного лучше, чем его просили, такие стихи и вслух на юбилее прочитать приятно. Может, и денежек добавит, подумалось мимолетно, стихи же дороже всегда стоили, чем проза. Дело ладилось:
Вот Павел уж не мальчик, а студент.
