– Понимаешь ли, – начал Егор выстраивать на ходу теорию о том, о чем он раньше не думал из-за обилия более приятных дел и из-за того, что интерес к себе не оставлял в нем зазора для интереса к кому-то еще. – Понимаешь ли, я наполовину восточный человек, поэтому моя кровь запрещает мне осуждать отца. То, что он делал и делает, – его выбор. Я даже могу предположить, что он виноват в смерти людей, – сказал Егор, еще пару дней назад не допускавший такой мысли, – но что я могу сделать? Я ему не судья, не прокурор. Прийти и сказать: ты виноват? Но он сам это знает. Была война.
– Какая?
– Люди воевали за свободу жить, как они хотят. У каждого было свое разумение о методах ведения войны.
– А вы с ним говорили об этом?
– Нет. Зачем? Мне это не нужно. Да, я кровью принадлежу ему, но на самом деле мы чужие люди.
И опять Егор понял, что сказал то, что подумал бы и раньше, если бы думал об этом. Раньше он чувствовал отчужденность от отца без всяких теорий, а сейчас вот нашлось обоснование. Хорошее обоснование. Егору всегда нравилось чувствовать свою отдельность и от отца, и вообще от родственников, теперь он имеет более крепкую почву под ногами. Девушка помогла – умная девушка. Верный признак: говоря с умным человеком, сам становишься умнее.
– Вообще-то жутко, конечно, представить, что твой отец мог…
– Я так тоже думал. А сейчас с тобой поговорил и понял: да нет, не жутко. Надо жить дальше – по-своему. С учетом предыдущего.
Интересно, подумала Даша, как бы отреагировал Егор, если бы она рассказала ему сейчас о том, что сегодня встречается с его отцом? О предложениях Павла Витальевича, о том будущем с участием Даши, которое тот себе намечтал?
Но рассказывать нельзя, это не ее тайна.
Да и надо вообще сначала понять что к чему.
Она ушла, оставив Егора в состоянии душевного дискомфорта. Похоже, эта девушка, с которой легко общаться и приятно работать, другого развития отношений не предполагает и не хочет. Может, у нее со своим другом всё серьезно? Это грустно. Это обидно. Даша достойна большего, думал Егор. Видимо, слишком он привык к тому, что девушки довольно быстро откликаются на его обаяние и, как правило, с первого или второго раза обнаруживают готовность продолжить знакомство.
Егору требовалась компенсация, он позвонил звездочке своего театра, симпатичной Сашеньке, преданной ему и душой и телом. У них довольно давно не было встреч, Сашенька начала уже всерьез обижаться, но Егор быстро дал ей понять, что никакого давления не потерпит. Либо она принимает то, что есть (и то, чего нет), либо все прекращается. Включая игру в театре.
– Жестокий ты, – сказала Сашенька. – Надо тебя быстрее разлюбить, что ли.
И завела себе действительно друга, но по первому зову Егора откликалась, понимая, зачем зовет, и говоря:
– Сволочь, я тебе что, секс-игрушка?
– Я просто лучше в этом плане никого пока не нашел, – говорил Егор, и всё улаживалось, но на ночь при этом он Сашеньку никогда не оставлял.
– Я всегда буду один, – объяснял он. – И ты не секс-игрушка, просто иногда я умираю от усталости, устаю сам от себя. И лучше способа избавиться от тоски, чем секс, не знаю.
Егор не шутил, он очень любил и уважал секс. И, как во всем, стремился достичь в этой области если не совершенства, то блистательности.
Однако сегодня Сашенька подвела, сказала шепотом, что просит извинить, но у нее нечто происходит в личном плане, человек может обидеться. А если часа через два?
– Нет, прости, – сказал Егор. – Не беспокойся, я даже не для того, о чем ты думаешь, просто немного грустно, хотелось с кем-то выпить.
– Если бы ты знал, как я сама хочу с тобой выпить, – прошептала Сашенька в трубку, но тут же отключилась – видимо, ее друг был где-то рядом.
Тогда Егор позвонил Яне. Сказал, что подумывает, как бы ее ввести на роль, которую играет Сашенька, в пару, но это надо обсудить. Не может ли Яна зайти к нему домой? Он ведь и дома работает, и вообще круглые сутки думает о спектакле, который ему кажется пока не очень сложившимся.
Яна, естественно, примчалась. Егор угостил ее вином, поговорили о роли, о том, насколько важно героине быть двойственной в сцене расставания: она понимает, что надо уйти от сумасшедшего человека, безумие заразительно, но до последнего надеется, что ее любимый очнется, придет в себя. И опять отчаяние, и опять надежда, и так несколько раз на протяжении короткой сцены.
Егор предложил порепетировать: встали друг против друга с текстами в руках, Егор говорил за главного героя, а Яна за его жену Миу (нормальных имен в пьесе ни у кого не было).
ЗЕРО. Я тебя не держу.
МИУ. Я вижу.
ЗЕРО. Что ты видишь?
МИУ. Что ты меня не держишь.
ЗЕРО. Ты не можешь этого видеть. Я же не имею в виду, что не держу тебя руками. Я тебя душой не держу. То есть говорю, что не держу, а держу на самом деле или нет, ты этого видеть не можешь.
МИУ. То есть ты врешь? Ты не хочешь, чтобы мне было больно? Но если ты этого не хочешь, я тебе нужна?
ЗЕРО. Конечно. Готовить, убирать.
МИУ. Я не об этом.
ЗЕРО. А о чем?
МИУ. Мне надо уйти. Или я сойду с ума.
ЗЕРО. Сойти с ума можно и без меня.
МИУ. Я теперь понимаю, что чувствуют люди, когда умирает кто-то близкий. У меня все живы: папа, мама, сестра. Даже бабушка с дедушкой. Даже кот мой, и тот ни разу не умирал, хотя ему уже восемь лет. Я теперь понимаю. Лежит человек – тот самый, а на самом деле не тот. На самом деле его уже нет. Хочется его обнять, поцеловать, но он уже другой. Тебя нет. Где ты? Ты здесь?
– В этом месте надо обнять, – деловито, по-режиссерски сказал Егор.
– Кому?
– Тебе героя. Меня.
Яна смутилась, но тут же взяла себя в руки: актриса она или нет? Пусть начинающая, но – актриса.
И она обняла героя, то есть Егора.
Егор посмотрел ей в глаза и поцеловал ее – осторожно, едва коснувшись губами ее губ.
– А это ты как кто сейчас?
Егор умел играть по партнеру, умел чувствовать момент. Он понял, что перед ним стоит девушка, уже влюбившаяся и готовая на все. Ждущая этого всего. Это облегчает задачу. Егор бросил текст на пол, взял Яну за плечи и сказал:
– Я этого хотел сразу, как только тебя увидел. Только давай не спешить, хорошо?
– Хорошо, – кивнула Яна.
Егору в юности не нравился этап первых контактов – как правило, суета, торопливость, срывание одежд, никакого удовольствия. Настоящий, полноценный процесс возможен только при некоторой привычке, при полном спокойствии. Но кто сказал, что этого нельзя добиться сразу? И Егор научился это делать. Как девочку в комнату игрушек, он за руку отвел Яну в спальню, прикладывая палец к губам и слегка улыбаясь. Яна поняла, тоже улыбалась. Ей страшно понравилось это: обычно парни делают зверские лица, показывая, как они страшно хотят, или дурачатся, а чтобы вот так, чтобы это выглядело приятным и легким приготовлением к радости – совсем ново. Егор неспешно раздел ее, каждым своим движением показывая, что происходит что-то очень хорошее, из-за чего не надо волноваться. И Яна успокоилась, хотя внутренне вся дрожала. Егор, раздев ее и раздевшись сам, повел Яну в ванную, которая примыкала к спальне – очень большая, отдельно сама ванна, а отдельно в углу душ – и сверху, и из стен торчат дырчатые леечки. Ни слова не говоря (это было как бы правилом игры, недаром он прикладывал палец к губам), Егор налил в ладонь приятно-тягучий изумрудного цвета гель и начал гладкой и мягкой рукой обмывать Яну – шею, плечи, грудь, живот. Гений, мысленно вопила Яна, это надо же придумать – вроде бы моет и в этом нет ничего особенного, а сам ласкает и заодно изучает, но при этом оба делают вид, что никто никого не ласкает и не изучает; вот оно, что нужно уметь, открыла Яна: занимаясь сексом, не думать, как дура, что занимаешься сексом (это часто портило ей удовольствие), а просто – а просто как бы ничего. Как бы все само собой, без названия. Намылив Яну всю, Егор, осторожно касаясь и прижимаясь, начал намыливать ею себя, что привело Яну в окончательный восторг. Она чувствовала признаки его возбуждения, ей не терпелось прижаться, вжаться, вжиться в это талантливое тело этого безумно талантливого мужчины, но Егор осторожно придерживал, не давал, мучил. Потом он не спеша вытирал ее и себя полотенцем, потом они, опять под руку, как Адам и Ева, пошли к постели. Егор откинул покрывало, уложил Яну на мягкое, белое. Егор двигался и мягко заставлял ее двигаться так, будто они были в воде. И движение его, которого Яна так ждала, было тоже медленным, будто мягко выталкивающим из Яны то, чем была она, и заменяющим тем, чем был Егор, и когда это движение наконец завершилось безошибочным прикосновением к чему-то, чего Яна раньше в себе не ощущала, все в ней взорвалось и она уже не могла себя сдерживать, завопила, заорала, завизжала, вцепившись ногтями в спину Егора.
