— А что это такое? — удивленно спросил Аркадий Яковлевич, в те времена недостаточно еще искушенный в красивой жизни нуворишей.
— Ну… как бы это тебе сказать, — старательно подбирая слова, объяснял друг. Он недавно женился, отчего, вероятно, и вынужден был отказаться от Олесиных услуг. — Компаньонка — это… как бы поделикатнее… она ездит с тобой на приемы в качестве твоей дамы… Следит за тобой в поездке — чтобы рубашка свежая, чтобы галстук в порядке, чтобы все по этикету… Ну и прочие… дамские услуги, если у тебя возникает такая потребность…
— И что, она, со своим, как ты говоришь, романно-германским отделением филфака, — и довольна такой работой?
— Еще как довольна! Она ж не задаром все это делает, у нее расценки… Что, вроде как презираешь? Да ты посмотри на нее сначала! А потом подумай, только честно: ну не пойди она в эти самые компаньонки— и что бы ей светило? Место училки в школе?.. Нищенская зарплата, которую и выдают-то через месяц, через два… А потом… Да нет, ты попробуй ее в деле и сам поймешь — у нее особый талант. Да-да, талант, вроде как у гейши какой… Она тебе и жена, и секретарь, и переводчик, и прислуга. Держит себя независимо, это да, но все равно ты для нее царь и бог — плати только. Ну и, конечно, веди себя без хамства. Она, между прочим, еще и не ко всякому пойдет…
Предлагая свою «гейшу», друг знал, что делал: сам прошел тот же путь, что и Соболевский, а потому как никто знал, что надо мужчине, живущему такой напряженной и нервной жизнью. Знал проблему, так сказать, изнутри. Вот, к примеру, еще вчера ты был никто, а сегодня добился своего, стал уважаемый человек, по-настоящему разбогател, а разбогатев, обнаружил, что мир вдруг открылся перед тобой как огромный супермаркет. Теперь ты можешь попробовать и позволить себе все, что только душа пожелает. Ты упиваешься этим своим могуществом, пробуешь его на одном, на другом — и вдруг обнаруживаешь, что могущество твое распространяется на все, кроме баб. То, что можно купить за деньги, — это не для души, а так… для разового употребления. А для души, чтобы по любви, — этого за деньги не купишь. И выходит, что как ты раньше их в себя влюблять не умел, так и сейчас не умеешь, как завидовал другим, умелым и везучим, так и завидуешь, и деньги тут ничего или почти ничего не решают. И ты, со всеми своими миллионами, начинаешь комплексовать как прыщавый подросток. Так вот, Лялькин талант как раз в том и заключался, чтобы избавлять от этого комплекса, помогать себя чувствовать настоящим мачо и покорителем женских сердец…
Внешне она Аркадию Яковлевичу очень понравилась сразу, с первого взгляда. Понравилась и в постели, когда он, посмущавшись какое-то время, решился все-таки проверить и качество «прочих» ее «дамских услуг». Услуги оказались на высоте, но и сам он неожиданно оказался на высоте тоже. Да еще на какой! Такого с ним прежде никогда не бывало!
Он был вовсе не дурак и понимал, что всего лишь покупает женщину и очень может быть, что она ложится с ним в постель с отвращением. Но новая его служащая мало того что ничем не дала этого понять, наоборот, как-то так умно и тонко восхищалась его мужскими качествами, что он довольно скоро простодушно поверил: да, он таки действительно очаровал ее своими достоинствами. А что, разве такого не может быть? Конечно, он мужчина в возрасте, но еще вовсе не стар; он богат, талантлив, почему бы и нет? Яд ее тончайшей и искуснейшей лести (а лесть, как известно, разъедает защиту самого изощренного ума) проникал все глубже, и Аркадий Яковлевич почти сразу подсел на него как на наркотик, хотя пытался в порядке самозащиты говорить себе, что ему, в сущности, наплевать на то, что она думает и чувствует на самом деле. Деньги давали ему на это право, и никто, похоже, законность этого права оспаривать не собирался. Так он думал, все еще не обнаруживая той зависимости, в которую попал вкупе со своим изощренным умом, способным, казалось, предвидеть все на свете…
Красивая, длинноногая, умная, образованная, шикарная, она сразу стала как бы частью его нового имиджа, пусть все видят: да, вот какую он может себе позволить. Он, маленький, неуклюжий еврей, в состоянии завести себе самую красивую, самую длинноногую, самую гордую — да-да, гордую, господа, не надо хихикать.
И хотя Аркадий Яковлевич лучше кого бы то ни было знал, что купил он лишь упаковку, это вот длинноногое, сладкое тело, а все, что у нее там внутри, в это приобретение, увы, не входит и не подвластно ни ему, ни кому другому, — это обстоятельство до поры до времени совершенно его не волновало… Не волновало, пока Аркадий Яковлевич с ужасом не обнаружил в один прекрасный день, что влюблен в нее.
Надо сказать, это открытие и обескуражило его, и повергло в изумленное недоумение. Ну в самом деле, как это может быть? Кто он и кто она? Она — всего лишь высокооплачиваемая проститутка, хоть и с университетским филологическим образованием. Он же — кандидат, да не каких-нибудь, а физико-математических наук, известный всему миру предприниматель, к президенту страны дверь ногой открывает, меняет по своей прихоти министров и даже премьер-министров.
И тем не менее это было так, и как-то незаметно-незаметно в его жизни начали происходить перемены. Теперь не она зависела от него — он зависел от нее, и чем дальше, тем больше.
Чем она его так надежно привязала? Своим утонченным бесстыдством, изощренной готовностью угодить в сексе, умея при этом оставаться внешне насмешливо-грубой и не очень доступной? Или всем сразу, всем тем, чего не было ни у кого другого?.. Он с юных пор привык, что женщины от него что-то хотят: женить на себе, содрать с него денег, устроить к нему на тепленькое место мужа, свата, брата, да мало ли что еще…
А этой требовалось то, чего другие от него никогда не хотели: она была женщина до мозга костей, она любила секс, и если уж ложилась с ним в постель, то добивалась полного для себя удовлетворения.
Пожалуй, как раз эта-то прежде неведомая ему собственная значимость и давала Аркадию Яковлевичу такую силу, какой он раньше за собой не знал и от которой, как от допинга, теперь уже не в силах был отказаться. И в то же время он всерьез переживал, что в чем-то совсем не удовлетворяет ее. Ну не просто же так она позволяла себе говорить ему такие вещи, о которых — даже представить нельзя! — кто-то еще мог с ним так разговаривать… «Разный психотип… разная культура воспитания… защитные навыки прошлой ее жизни», — объяснял он себе, и этого объяснения ему самому до определенного времени было достаточно… Его тянуло к ней, но не дай бог было намекнуть на высокие чувства — она тут же превращала все в балаган, театрально заламывала руки: «Что, неужели и правда осчастливишь? И падшую возьмешь, не побоишься?» И добавляла, еще более неестественно прикладывая руки к сердцу: «О, как ты благороден, Арканчик!» Игра эта, все эти поддразнивания, чувствовалось, доставляли ей подлинное удовольствие. «Это она от скуки, — успокаивал себя Аркадий Яковлевич, — оттого что я не занял ее всерьез каким-нибудь делом!»
А она, чувствуя его беспомощность, незащищенность, заходила все дальше, словно пытаясь определить тот край, который переступать нельзя ни в коем случае. Например, запросто могла поприветствовать его после недельного отсутствия словами: «Привет, мой еврейчик! — и, увидев, что он обиделся, начинала расковыривать эту болячку: — Ты что, обиделся? Правда, обиделся? Ну что ты, Арканчик! Ты насчет своего еврейства, что ли? Во-первых, я сказала ласково — еврейчик. А во-вторых, что тут такого? Ты что, Гоголя не читал? У него в сто раз хуже. Помнишь, в «Тарасе»: «И тут завыли жиды, жиденята и незамужняя жидова тетка…»
