Девушка уже тогда сообразительностью не отличалась и не понимала толком, что же хорошего в том, что Вероника осталась без волос, но согласно кивала, потому что ей в самом деле было очень хорошо рядом с Павлом.
— Это Кассиопея, — говорил начитанный студент, показывая на двурогое созвездие. — А вон там Рак по небу пятится…
Ариадна опять кивала, склоняя голову на плечо к юному Шарову. Он вдыхал запах волос цвета спелой пшеницы. И тыкался носом в щеку спутницы, которая, улыбаясь, поворачивала лицо в его сторону и подставляла губы…
Павел вздохнул. Куда что делось? Прав, прав был старик Соломон: все проходит. Нет больше в пылком юношеском сердце той прежней восторженной любви — одни воспоминания. Да и Ариадна теперь бегает хвостиком за этим симпатичным теннисистом…
А разве могло Павлу присниться даже в самом кошмарном сне, что ее фамилия будет для него связана теперь навеки с гибелью отца и деда? Ее, да и фамилия ее нового предмета страсти — красавчика Артура.
Понятно, что они ни в чем не виноваты. Ни она, ни он: сын за отца, как известно, не отвечает. Ой ли? Ему-то вот приходится держать ответ и за отца, и за деда! И он доведет дело по раскрытию их убийств до конца, он должен наказать преступников, даже если никому во всем мире это не нужно. Только вот не все так просто, как хотелось бы…
Паша припомнил свою недавнюю беготню. Автомобильные «гонки» по столице, явно достойные внимания какого-нибудь борзописца, пекущего, будто пирожки, сценарии для голливудской продукции.
На первом таксомоторе он домчался до Охотного Ряда. Торопя таксиста, вынуждая проскакивать перекрестки на желтый в хвосте летевшего по Москве лимузина. Водитель, явно понявший, что они «пасут» черный, блестящий лаком «членовоз» с тонированными стеклами, хмыкнул и только пожал плечами, когда оплативший дорогу едва ли не до Марьина мужчина неожиданно попросил остановить и, не требуя назад денег, сказал, что выйдет здесь. Таксист явно решил, что обманутый муж следит за более удачливым и богатым соперником.
Пробегая в десяти шагах от притормозившего представительского «Линкольна», Павел услышал, как обитатель бронированного нутра автомобиля, принимая из рук выбегавшего за цветами бугая роскошный букет, бросил небрежно водителю: «В банк!» Тут усмехнулся уже Паша. Похоже, любвеобильный папашка теннисиста Асафьева завел очередной роман прямо на рабочем месте. Шаров выскочил на проезжую часть и поднял руку, голосуя.
Второй таксист вырулил на Тверскую и домчал Шарова до Белорусского вокзала. Таксисту тоже приплатили за скорость. «На поезд опаздываю», — пояснил Павел, хотя никакого багажа у него с собой не было. Таксист внимание на это обратил, но решил, что дело не его.
«Отъезжающий», проигнорировав вокзал, перебежал площадь Тверской заставы и Тверскую-Ямскую, обогнул небольшую белую симпатичную церквушку и резво зашагал по мостовой. Притормозил, только увидев собственное отражение в тонированном зеркальном стекле массивного небоскреба в глубине Лесной улицы. Здесь размещался офис одного из крупнейших столичных банков. Блестящей горой здание нависало над проулком, казавшимся сирым и убогим в свете банковского величия…
Иногда кажется, что только в таких кривых и косых улочках в Москве сохранилась нормальная человеческая жизнь. Узенький переулок круто спускался обратно к вокзалу. Он был практически пуст: туристы сюда не забредают, лишь редкие прохожие торопятся в метро, да парочка ханыг весьма затрапезного вида топчется у ближайшего магазина. На часы, пока еще не пропитые, поглядывают, ждут открытия лавки после обеденного перерыва. На них пахать еще можно — грязноваты и небриты, но ведь здоровые молодые мужики, а их, кроме огненной воды, ничего в этой жизни уже не интересует.
Домики в переулке высотой в два-три этажа всего. На окнах — старинные тюлевые занавески, на подоконниках — цветы. Нет слепящей глаза световой рекламы — обычные вывески, которые можно увидеть и на городских снимках прошлого века, да цветные прозрачные наклейки прямо на стекле витрин нижнего этажа. По обеим сторонам мостовой приткнулись к тротуарам не «шестисотые» с «хаммерами», а «девятки» да ржавые «копейки». В арках подворотен сумрачно, но за сумраком прячется уют маленьких двориков. Вроде бы тут жизнь давно застыла, остановилась, осталась в прошлом веке. А на самом деле она обитает именно здесь. Здесь живут миллионы москвичей — инженеры, учителя, метростроевцы, водители, продавцы, медсестры и пенсионеры — со своими заботами, надеждами и мечтами. Сюда они возвращаются устало после трудового дня, здесь ужинают, смотрят очередное вранье по телевизору, плачут и поют, ссорятся и мирятся, ненавидят и любят друг друга. И пока так происходит, жизнь продолжается…
Но семена нового времени буйным ветром перемен заносятся и в такие тихие закутки. И молодой Шаров, успевший пройти по проулку, наблюдал из глубины подворотни, как, утробно урча мощным двигателем, между стоящих у тротуаров отечественных «лохматок» протиснулась широкая морда лимузина с правительственными номерами, за которым юноша гонялся полдня, пересаживаясь с такси на такси. «Членовоз» плавно и чинно двигался со скоростью пешехода. На заднем сиденье его развалилась чиновная шишка с букетом в руках и окаменевшей рожей. Тонированное стекло было приспущено, и, когда лимузин поравнялся с Пашей, рожа лениво повернулась в его сторону, скользнув по студенту-нефтянику невидящим взглядом. Павел на мгновение перестал дышать. Эту физиономию он не раз видел в московских газетах: «владелец заводов, газет, пароходов», а также банков, шахт, нефтяных и газовых месторождений — Роберт Максимович Асафьев собственной персоной…
Один из тех, кто «заказал» шаровских «предков» — отца и деда.
Паша сунул руку за пазуху, представив, как отточенным движением достает оттуда револьвер — почему-то древний ковбойский смит-вессон с толстым современным глушителем на стволе — и выпускает всю обойму в раскрытое окно бронированного чудовища, лишь по недоразумению называемого автомобилем.
Но этот монстр, взревев мотором, резко рванул вперед. Заднее стекло его тут же закрылось. Так резво, что можно было сказать: захлопнулось. Но одновременно поползло вниз переднее, за которым мелькнул короткоствольный автомат.
Павел отпрянул в глубь подворотни. Левая нога его зацепилась за тянувшийся вдоль ремонтируемого тротуара провод, а правая с размаху угодила прямо в брошенное на дороге строителями, ушедшими обедать, ведро с остатками побелки.
Опрокинутое ведро, грохоча, подпрыгивая и разбрасывая во все стороны белые маркие брызги, покатилось, пугая кошек.
Осторожно выглянув из-за стены, Шаров увидел, как автомобиль лишь слегка притормозил у банка и въехал в открывающиеся ему навстречу ворота голубого двухэтажного особнячка с белыми колоннами, притулившегося рядом с небоскребом. За воротами суетилась вооруженная охрана. Едва Асафьев въехал во двор, ворота автоматически закрылись. И лишь любопытные хоботки телекамер наружного наблюдения крутились из стороны в сторону над высокой каменной оградой…
Павел Шаров, выйдя из-под ненадежного укрытия арки, шагал в мокром белом ботинке по улице, не обратившей никакого внимания на инцидент, некоторое время оставляя за собой на асфальте все более блеклые следы. Он чертыхался. Многого ли он добился, играя в Пинкертона? Ну, похоже, расстроил злодею приятное любовное свидание… Да уж.
