Я, понятное дело, в гости не пошел. Сам знаешь, закоренелому холостяку на старости лет приключения с давними знакомыми ни к чему. Но стишки посмотрел. Не Пушкин. Жуть. Но, знаешь, из-за каждой корявой строки явно высовывает свою рожу унылое одиночество.
К чему это я. К тому, что тебе повезло, Турецкий. Попалась бы вместо Генриховны такая дурища, слабая на передок и падкая на бабки, вот тогда ты бы запел! Да и мою историю семейной жизни ты знаешь. Так что, береги, Саня, то, что имеешь, чтобы не пришлось плакать, потеряв.
Важно произнося эту сентенцию, Вячеслав Иванович, во время рассказа бывший вполне серьезным, едва сдерживался, чтобы не прыснуть со смеху. До того глупо чувствовал себя в качестве «семейного психолога».
Турецкий комизм ситуации оценил и, поднимаясь из кресла, широко улыбнулся:
— Ничего, Слава. Не переживай. Разберемся и сами как-нибудь, прорвемся. За то, что выслушал, спасибо тебе. А по поводу анонимок?.. Может, так и есть, как ты говоришь. Я подумаю.
— Ну что? По маленькой на посошок тогда?
— Ага. Но только по совсем маленькой, с утра снова весь день трудиться на допросах. Так что? Завтра тебя ждать?
— Приду, конечно, раз пообещал. Самому интересно поглядеть на этого «отравителя»…
Поначалу за Баркова принялся Володя Поремский. Потом тренера опять стал допрашивать Александр Борисович. Не слишком миндальничал, спрашивал жестко, поскольку явно был не в духе с самого начала рабочего дня. Затем Турецкий и Поремский уже вдвоем «пытали» «отравителя». Допросы не дали результата. Подозреваемый гражданин Барков замкнулся.
К обеду появился вызванный на подмогу Вячеслав Иванович Грязнов, известный «расколыцик».
— Отвечать на вопросы честно вам самому же выгодней. Вы хоть сознаете, что вас подозревают в тяжком преступлении? — давил он на тренера.
— Я сознаю, что у вас не все в порядке с головой, — огрызнулся молчавший уже минут пятнадцать Барков. — У президента США было больше мотивов травить Арака.
— Не скромничайте, Андрей Макарович. — Грязнов смотрел на тренера понимающе и печально. — Люди идут на тяжкие преступления за суммы, гораздо меньшие призовых вашего сына.
— Сына не трожьте! Он в честной и бескомпромиссной борьбе заработал эти деньги.
— А если бы он не выиграл у Асафьева?
— Выиграл бы в другой раз. Он уже созрел для побед. Или вы считаете каждого проигравшего спортсмена потенциальным убийцей?
— Не каждого. Но в этот раз вам очень нужны были деньги.
— А вам они не нужны? — Барков помимо собственной воли был втянут-таки Грязновым в диалог.
— Еще как! Но вам были нужнее. Вот справки из налоговой, из бухгалтерии Центра, из банка, где вы брали ипотечный кредит, из автоинспекции, где на Николая зарегистрирована дорогая машина… Ваших официальных доходов не набирается и на половину выплачиваемых вами платежей. Которые вы, кстати, неоднократно просрочивали. Либо вы имеете скрываемые от налоговой службы доходы, либо в долгах, как в шелках. Вас поджимали сроки очередных выплат, разве нет? Значит, нужны были деньги. Очень! И у вас был шанс нужные деньги получить.
— А вы подите, — зло ответил Барков, — и, вместо того чтобы в чужих карманах рыться, потренируйтесь лет десять с утра до ночи, ограничивая себя во всем, а потом выходите на корт и зарабатывайте свои миллионы! Я, с тех пор как эта сука Светка сбежала, вот уже восемь лет тащу ребят на своем горбу! По четыре часа в сутки сплю. А сколько недоедал! И теперь, когда первый реальный результат трудов и стараний моих проклюнулся, меня куском хлеба с маслом попрекать будете? В тюрьму сажать? Ну подите, стуканите в налоговую. Да в нашей стране можно каждого за это в кутузку! В долгах я, да. Добрые люди на машину дали. Для Кольки. Ждут, слава богу, что он заиграет и с долгами рассчитается. Верят в него…
— Успокойтесь, гражданин Барков. — Тренера передернуло от этого «гражданин». — Вашими финансовыми проблемами другие товарищи еще поинтересуются. Нам другое интересно. Насколько остро в тот конкретный момент вам необходима была значительная сумма денег? Назовите, пожалуйста, кто вам одалживал на покупку «БМВ»?
Андрей Макарович снова замолчал. Он нервничал. Казалось, вот-вот он не выдержит изводившего его изнутри напряжения и заговорит, раскроется, расколется. Но он не раскалывался.
— Хорошо, допустим, что не в деньгах дело, — вроде бы соглашался Грязнов. — Но ведь мотивом могло послужить и просто желание помочь сыну?
Барков молчал.
— Более того, ваши коллеги официально утверждают, что могут указать на прежние факты оказания аналогичной «помощи». То есть выведения из строя соперников ваших детей на официальных соревнованиях, проводимых в Теннисном центре.
Барков молчал.
— Придется устроить вам очную ставку с коллегами.
Барков молчал…
Допросы продолжались с утра и до вечера. Была вытащена на свет божий вся подноготная жизни выдающегося тренера. И нелады в его семье, и их причины. И стремление сделать детей знаменитыми, невзирая ни на что. Сюда были приложены многочисленные факты несдержанного поведения Баркова на кортах, во время игры Николая и Натальи, сплетни среди родителей о том, что тренер является «чернокнижником», показания Грайнера и Камолова. Но все было тщетно. Три дня Барков отрицал свое участие в «отравлении» теннисиста Асафьева.
Закончив допрос, Турецкий всякий раз отправлял подозреваемого восвояси, напоминая о взятой у него подписке о невыезде и об обязательной явке на следствие.
На четвертый день раздался звонок из лаборатории бюро судмедэкспертизы Департамента здравоохранения мэрии Москвы. Просили подъехать за актом экспертизы.
Через час Владимир Яковлев появился в кабинете с долгожданными документами. Сомнений не было: в крови и моче Артура Асафьева были обнаружены следы сильнодействующего снотворного препарата — диазепама.
Турецкий, не торопясь, зачитывал вслух заключение эксперта:
— Транквилизатор, производное бензодиазепина. Оказывает анксиолитическое, седативное, противосудорожное, центральное миорелаксирующее действие. Механизм действия связан с усилением тормозного влияния GABA в ЦНС. Миорелаксирующее действие обусловлено также ингибированием спинальных рефлексов. Может вызывать антихолинергический эффект…
— Ох же, мать твою! — присвистнул Грязнов. — А по-русски они не могли написать?
— Погоди, сейчас будет. Вот: фармакокинетика. М-да… Всасывание быстрое. Максимальная концентрация в плазме отмечается через девяносто минут…
— Ага, — покивал Поремский. — С середины второго сета до конца матча прошло минут тридцать пять. Еще полчаса — душ и переодевание. Около получаса — дорога. Вечером вполне мог уехать, на таком-то автомобиле. Крепкий организм был. Боролся. Да и доза, видимо, немалой была. И когда концентрация достигла максимума, отключился. Может, на долю секунды всего…
