— Но чтобы бывшие коллеги убивали друг друга или организовывали посадку в тюрьму? — не согласился Турецкий. — Такого, пожалуй, за границей не встретишь.
— Наверное, там это реже происходит…
— Из семерых друзей и компаньонов остались в живых только трое, — вслух принялся рассуждать Александр Борисович, меряя комнату шагами. В эту минуту он перестал смотреть на Ирину, разговаривая как бы сам с собой. — Один в тюрьме, итого двое. Мужчина и женщина. Пока что улик против мужчины у меня нет, но думаю, что причина всех несчастий заключается в нем. Что касается женщины, здесь сложнее. Ее муж, в числе прочих компаньонов, был убит. Неужели она его заказала? Или дала согласие на убийство? Они двадцать лет прожили вместе, это неестественно…
— Наши рамки естественного и неестественного складываются вне учета реальных обстоятельств, — нравоучительно произнесла Ирина Генриховна. — Мы не в силах узнать, что происходило под покровом этой семьи. Может быть, муж истязал жену. Может быть, они давно изменяли друг другу. Может быть, мы имеем дело с парой, которую связывала страстная любовь-ненависть: такие постоянно ссорятся, но разводиться не хотят. В последнем случае возможно убийство в состоянии аффекта…
— Нет никакого аффекта. Жена его не убивала, по крайней мере, непосредственно: есть свидетели. Он был застрелен до того, как… Ох, прости! Не стоит тебе в твоем положении слушать об убийствах.
— Да ладно, — мурлыкнула Ирина, — на курсах, бывает, еще не такого наслушаешься.
— И с курсами тебе надо завязывать. Я чуть с ума не сошел, когда ты, едва забеременев, устроилась на свои курсы.
— Ну а что ты мне предлагаешь делать? Безвылазно сидеть дома и думать о токсикозах, патологических родах и прочих очаровательных вещах? Тогда и в самом деле с ума сойти можно. На курсах я, по крайней мере, отвлекаюсь, развеиваюсь. Кстати, у нас там еще две беременные, уже на второй половине срока, так что не беспокойся…
Турецкий наклонился и обнял жену. Как же, «не беспокойся»! Когда она такая беззащитная, маленькая… и еще этот мальчик или девочка внутри ее, крохотный и еще более беззащитный… Как страшно оставлять их одних! Ничего, он постарается быстро слетать в Александрбург и вернуться.
Какая же это все-таки мука и какое наслаждение — семейная жизнь!
Шестая картина из прошлого ЗАГОРОДНАЯ ПОЕЗДКА ЛЮБЯЩИХ СУПРУГОВ
Отчего-то Марина Криворучко не могла забыть ту поездку загород вместе с Шаровым. «Не могла забыть», — слабо сказано: эта проклятая поездка стояла у нее перед глазами, она ввинтилась Марине в мозг, Марина просыпалась среди ночи в липком ледяном поту и видела, словно со стороны, словно на киноэкране, Шарова за рулем их машины, себя — рядом с ним, на переднем сиденье, и еще — обступившие их, наглухо заполнившие салон автомобиля серые сумерки. Серые, как грязная вата, ни единого проблеска голубизны… Только слабо желтела вьющаяся через поле ухабистая дорога… Обстановка ночного кошмара: дорога, которая никогда не кончится, сумерки, в которые никогда не проникнет луч солнца. И — знакомый незнакомец рядом. Человек, которого она считала насквозь знакомым и который вдруг обернулся к ней неожиданной и волнующей стороной…
Выехали они в то воскресенье засветло: собрались посмотреть загородный дом. Марине не нужны были современные коттеджи, она — интеллектуалка, гордящаяся изысканным вкусом, — давно мечтала о солидной старой даче, а тут вдруг наклюнулось хорошее предложение: тридцать километров от Александрбурга, домик в респектабельном обжитом поселке, газ, канализация, все удобства, маленький яблоневый сад… Ну, это все — если верить газетному объявлению. Атак как при крупных покупках никто никому не верит на слово, домик с садом надлежало хорошенько осмотреть. Поэтому, договорившись с нынешними владельцами участка, они тронулись в путь.
Был поздний август — граница лета и осени. Рано вечерело, но дни стояли жаркие: природа словно брала реванш за дождливое неудавшееся лето. Марина пользовалась последней возможностью поносить в этом сезоне облегающее ее тонкую ладную фигуру белое в красно-фиолетовых разводах, с полностью открытыми плечами, платье — простое, но фасоном похожее на вечернее. У Шарова на случай жары имелась только одна форма одежды: просторная рубашка с рукавами до локтей, скрадывающая его круглое брюшко и почти женскую, вследствие ожирения, грудь, плюс свободные серые брюки, плюс дырчатые сандалии, в которых вентилировались его вечно потеющие ноги. Марина питала к облику Шарова привычное отвращение, но не могла не признать, что этот его вид вполне подходит для загородного отдыха. Представив себе почему-то Шарова, вот так одетого, в кресле-качалке под сенью яблонь, Марина смягчилась и на робкий вопрос мужа: «Как, по-твоему, в такой рубашке прилично покупать дом?» — почти сердечно ответила:
— Конечно, милый. Ты отлично выглядишь. Как всегда.
Мысленно заметив при этом, что до покупки, по крайней мере сегодня, дело не дойдет. Если дом приглянется, надо сказать, что они подумают, а тем временем посмотреть еще несколько вариантов по объявлениям. Непредусмотрительно было бы останавливаться на одном варианте: а вдруг пропустишь другие, лучшие? Марина Криворучко всегда действовала так, и в бизнесе, и в отношениях с мужчинами, — почему должна стать исключением покупка дачи? Конечно, нужно принимать во внимание только свое мнение, а не мнение Шарова. Ему вряд ли доведется когда-нибудь отдохнуть в качалке под яблонями. Ведь, в соответствии с планом ликвидации владельцев акций, Шаров скоро будет мертв.
Ожидаемая смерть Шарова значительно примирила Марину с супругом. Он совершенно перестал раздражать госпожу Криворучко, и давно уже не посещал Марину образ той самой свиньи, которая когда-то поселила в ней чувство враждебности к Шарову. Да ведь, если хорошенько разобраться, Марина еще до заговора одиночек перестала ее вспоминать… Привыкла, что ли? Может, сексуальные запросы ее с возрастом пошли на убыль? Одним словом, за последние полгода, отмеченные двумя убийствами близких друзей, госпожа Криворучко ни разу не поссорилась с господином профессором Русланом Георгиевичем. Их отношения стали настолько идеальными, что Марину это, откровенно говоря, даже удивляло… С нелюбимым ранее мужем она здорово сблизилась, при том что от Леонида здорово отдалилась. Кровожадные замыслы, воплощаемые в жизнь, их разделяли: трудно любить человека, в котором видишь воплощение своей темной стороны. Все меняется в жизни: к лучшему, к худшему, — кто разберет? Человек стремится к изменениям, надеясь, что они приведут именно к лучшему, но судьба — или Бог? или кто там еще есть, надзирающий за всем нашим бедламом с высокой точки? — все расставляет на свои места. Крайне редко сообразуясь с нашими намерениями.
Хозяева дачи, седовласые и румяные супруги, встретили их так, будто они были не покупателями, а приехавшими издалека родственниками: прежде всех расспросов и выяснения денежных аспектов усадили гостей на веранде при свете заката пить чай. Возможно, это был с их стороны хитрый коммерческий ход, потому что чай заварили с мелиссой; в крошечных, янтарно-желтых розетках растекалось собственное, из здешнего крыжовника изготовленное варенье, на веранду, щекоча плечи, проникали низко склоненные ветви яблони — и все это в совокупности рождало неповторимый, душный, тягучий, райский аромат. Ничего не надо, только бы неторопливо посиживать на веранде и вдыхать его, купаться в нем… Марина почувствовала, что расслабилась, что вся ее деловая хватка утекает в щели дощатого пола веранды, и, встряхнувшись, попыталась рассердиться на себя. Но рассердиться не удалось, потому что немедленно после чаепития их повели по участку, где аккуратные посадки чередовались с вольными, радующими глаз зарослями, а после — по дому.
