Все изменилось примерно месяц назад, когда Самойлова стали регулярно навещать трое. Одного из них, следователя по особо важным делам Алехина, кое-кто знал, двое других были никому не знакомы. Одна — полная, но интересная и весьма холеная дама, с мелко вьющимися, словно у негритянки, волосами и широким волевым лицом. Второй — пожилой солидный мужчина, животастый, седой, с резкими темноватыми морщинами, по виду — крупный начальник. Без дальних предисловий дама (из них троих она говорила и действовала наиболее жестко, словно оперировала без наркоза) объявила Петру Самойлову, что Егор Самойлов и Родион Машкин на днях погибли в пьяной драке. Петр рассказывал, что он ревел, как дикий зверь. Те трое не утешали его, но и не отправились прочь: молча ждали, когда он успокоится и придет в себя. Сокамерники Самойлова больше смотрели не на него, как он там пытался рвать на себе редкие волосы, а на дамочку, что предельно естественно для оголодавших в совершенно определенном смысле мужиков. Есть женщины, которых полнота превращает в бесполые чурбашки на двух ногах, а у этой, наоборот, подчеркнула признаки пола. Груди — как арбузы в августе, бедра — как пышные подушки, между которыми так сладко было бы угнездиться… Не один из временных жильцов СИЗО мечтательно подумал, оценивая ее формы и похотливые глаза, что в койке такие вот темпераментные толстухи способны отчебучивать невероятные фокусы. Жаль, эта не расположена преподносить обитателям СИЗО подобные подарки. Высоко себя ценит, издалека видать.
Так вот, переждав самойловскую истерику, пожилой начальник сказал:
— Погорюй, Петя, погорюй. Это полезно, это правильно. Все же не чужие, родственники они были тебе. Но и о себе подумать надо. Есть у нас к тебе одно предложение. Если согласишься, потом не пожалеешь.
Самойлов вернулся в камеру в невменяемом состоянии. Все подумали, что к смерти родственников у него добавилось еще какое-то горе, которым он не смеет ни с кем поделиться. Однако допытываться не стали. В СИЗО никому не лезут в душу. Принцип невмешательства — вот главное, что позволяет разным, иногда диаметрально противоположным людям уживаться друг с другом. Но Петр сам рассказывал.
Дальше пошли совсем уж несусветные странности. Ежедневно Петра Самойлова уводили вроде бы на допросы, но когда он возвращался, от него попахивало пищей, причем совсем не тюремной, а, наоборот, деликатесами вроде апельсинов и шоколада, иногда разило спиртным. При этом он не повеселел и даже не прибавил в весе. Наоборот, самойловское естество словно выгрызал изнутри невидимый червь. Все больше Самойлов впадал в задумчивость. По ночам кричал во сне, за что бывал сокамерниками бит. Кричал что-то неразборчивое, кажется: «Я на такое не подписывался!», а то: «Ни за что не подпишу!»
А потом все прекратилось. Самойлов внутренне собрался, точно принял какое-то решение. И сказал, что дал признательные показания: «Я убил Айвазова, его женщину и ребенка! Убивал не один, а с помощью двух подельников: брата и шурина. К сожалению, эти подельники отошли в мир иной, значит, подтвердить мои слова не могут».
А после двухчасового допроса, проведенного совместно Макаровой и Алехиным, насколько было известно Володе Яковлеву из протокола, Самойлов назвал организатора преступления, некоего Вадима Мускаева, бухгалтера московского отделения фирмы «Уралочка»…
Александрбург, 6 апреля 2006 года, 15.15.
Владимир Поремский
Следователь Виталий Петренко всегда считал себя здоровым, сильным человеком. Болеть, как говорится, не привык! Поэтому он так смущался, и отворачивался, и прятал глаза, вынужденный встречать визитеров из Москвы на больничной койке, в полосатой пижаме на два размера меньше, чем надо. Постельное белье, которым Виталий пытался прикрыть недостатки костюма, очевидно, выдержало столько стирок и пережило столько пациентов, выписавшихся или умерших, что его первоначальная белизна превратилась в цвет хаки. Из щелястого окна дуло. Один сосед по палате разгадывал кроссворд из газеты «Зори Сысерти», громко обнародуя каждый пункт, хотя никто его об этом не просил; другой сосед пререкался с медсестрой, занудно вымогая, чтобы ему поставили на ночь банки; остальные сгрудились у маленького телевизора, по которому транслировали футбольный матч, и время от времени испускали оглушительные вопли: «Го-ол!» или «Эх, зар-разы, промазали!» Прямо будто не травматология, а сумасшедший дом какой-то! То, что приходилось принимать представителей Генпрокуратуры в таких условиях, вызывало у Виталия непреодолимый стыд. Но что поделаешь, если не мог он им предоставить других условий!
Что привело его на эту койку, Виталий и сам не знал. Нет, медики ему сообщили, со слов доставивших его сослуживцев, что на следователя напал преступник, которого он допрашивал, и ударил Петренко сзади, сверху вниз, по затылку. Однако Виталий представления не имел о том, почему этот довольно-таки хлипкий и низенький карманный вор, перед этим спокойно признавший свою вину, готовясь идти в зону, которая для него за многолетние сроки отсидки стала домом родным, вздумал напасть на него, по странному совпадению, именно тогда, когда в облпрокуратуру Александрбурга нагрянула проверка из Москвы. Начисто изгладилось у следователя из памяти и то обстоятельство, что вор смирно сидел на стуле прямо перед ним, тогда как сзади находился милиционер, ранее работавший с полковником Михеевым… «Ретроградная амнезия», — записали в истории болезни Петренко врачи. Ретроградная амнезия — это когда пострадавший забывает непосредственно предшествующие травме головы события. Ретроградная амнезия — чрезвычайно выгодная кое для кого штука…
Однако если Петренко рассчитывали вывести из игры, то основательно просчитались. Его ретроградная амнезия распространялась всего лишь на два часа перед тем, как его ударили по голове, и совершенно не затрагивала более отдаленные события.
— Баканин? — морщась, переспросил Виталий. Морщился он не только потому, что дневной свет резал ставшие вдруг ненормально чувствительными глаза, но и потому, что все, происходившее с делом Айвазова после того, как его у Петренко отобрали, ему совершенно не нравилось. — Как его могли арестовать? На каких основаниях? Зачем? Я ничего об этом не знал! Чушь собачья… Баканина я помню, мы встретились, когда он приехал на похороны своего друга Рубена Айвазова. Он сам вызвался со мной поговорить, чтобы рассказать о других убийствах. Я только начал ими заниматься, как у меня отобрали дело…
— Убийствах? — уточнил Поремский, который жадно вытянул шею, ловя каждую реплику Виталия. — Значит, оно было не одно?
— Вот именно! Как и Айвазова с семьей, остальных убили из пистолета Макарова. Одного и того же… баллистическая экспертиза…
Виталий принялся часто-часто моргать: глаза жгло, будто под веки попал песок. Медсестра, прекратя перебранку по поводу банок, встревоженно подошла к Виталию, заглянула ему в лицо и, обернувшись к посетителям, строго сказала:
— Вы должны уйти. Ему вредно волноваться.
— Парамонов! — торопился договорить Петренко. — Райзен! Шаров! Поднимите дела! Все убитые были связаны с «Уралочкой» и «Уральским инструментом»!
Поговорив с Виталием Петренко, Володя Поремский взял на себя самую трудоемкую часть задания. Ему предстояло разобраться как в убийстве Айвазова, послужившем для Баканина ловушкой, так и в убийствах других баканинских коллег, которые, кажется, никто и никогда толком не расследовал. Просто странно, как никому из следователей Александрбургской областной прокуратуры, кроме молодого и рьяного Петренко, не приходила в голову мысль объединить убийства, сближаемые тем, что убитые работали в фирмах «Уралочка» и «Уральский инструмент».
