Зачем только он связался с Ксенией Макаровой? Об этом, и только об этом факте, источнике своих последующих несчастий, сожалел Нефедов, запершись в своем кабинете от всех, тоскливо царапая коротко обрезанными квадратными ногтями седую голову, словно желая соскрести обрушившийся на нее позор. Временами возникало искушение поговорить с Ксенией: она умная, вдруг и на сей раз что-то придумает, не даст им пропасть? Но сейчас же вздымалась в груди жаркая волна протеста: хватит, наговорился! Лучше бы он никогда не слушал Ксению! Почему он позволил себе допустить слабину с этой женщиной, почему он не в состоянии жить своим умом?!
Алексей Романович Нефедов, с его резким лицом и представительной фигурой, казался окружающим человеком твердым, несгибаемым, одним словом — волевым. Кое в чем, пожалуй, жестоким. До определенной степени это было так. Он сумел приструнить подчиненных так, что они пикнуть не смели, он был домашним тираном, заставившим жену и дочь покорно неметь в его присутствии. Правда, сын был единственным, с которым система дала сбой: вместо того, чтобы подчиняться отцу, Колька постоянно восставал против него, высмеивал его старомодные взгляды, его нечестность, — это когда он учит одному, а сам поступает по-другому… «Выгоню, зараза! И денег ни копейки не дам!» — заорал Нефедов, исчерпав все другие методы на Николая, когда тому исполнилось уже двадцать два года. Вместо того чтобы просить прощения, сын показал ему язык: у него были, что называется, золотые руки, способные наладить и собрать с нуля что угодно, от миксера до компьютера. Такой, как Николай Нефедов, без работы не останется. Учась на последнем курсе института, он полностью обеспечивал себя своим драгоценным ремеслом. А впереди еще неплохая профессия… Короче, угрозами его не проймешь. Но до слез обидело Колю то, что отец обращается с ним, как с маленьким. И, прежде чем уйти, хлопнув дверью, он бросил напоследок:
— Ничего, дождешься, папочка! Дождешься! Найдется и на тебя человек, перед которым ты будешь на задних лапках ходить. Тогда узнаешь, что это такое!
Как в воду глядел негодный отпрыск! Или, может, заклятие на отца наложил? Двух месяцев не минуло после того неприятного разговора с Николаем, как Алексей Романович нарвался на Ксению Макарову. Ксения, собственно говоря, существовала и раньше, и Нефедов неоднократно соприкасался с нею по служебным вопросам, но исключительно как с начальником следственного отдела. Как женщину он ее совершенно не воспринимал. Она жирная, она страшная, она, в конце концов, старовата для него! Нефедов считал, что после двадцати пяти женщина не имеет права претендовать на сексуальность; отчасти и потому еще он унижал морально свою быстро постаревшую жену, что не находил в ней соответствия своим запросам… Однако после того как у него с Макаровой случился ни к чему не обязывающий (как он тогда думал) сексуальный эпизод прямо на службе, выяснилось, что у Ксении свои запросы, да еще какие! Это было ново для Нефедова. Как начальник и как мужчина, он привык, что он оценивает, а не его оценивают. То, что перед Ксенией он, несмотря на свой возраст и, казалось, опыт, выглядел неопытным мальчиком, раззадорило. Захотелось в следующий раз показать себя не мальчиком, но мужем! Тем более Ксения, в быту малоповоротливая, производящая даже впечатление инертности, в интимных ситуациях оказалась чрезвычайно шустрой…
А дальше? А дальше Нефедов уже и сам не уловил того момента, в который он не смог обходиться без Ксении. Без их совместной жаркой и потной постельной борьбы, которая стала происходить в более комфортных, не то что в первый раз, условиях — на квартире у Макаровой. Без Ксениного узкого, чересчур расчетливого, но все же полезного практического ума. Без того, как она с ним обходится, — то ласково, даря удовольствия, одно воспоминание о которых заставляет заниматься жаром нижнюю часть туловища; то пренебрежительно, так, что все опадает — и внутри, и снаружи… В отличие от всех испробованных им раньше женщин, однообразно-теплых, точно батареи парового отопления зимой, Ксения была то горячей, то холодной; то привлекала, то отталкивала. В любом состоянии она без устали демонстрировала, что, будучи дамой современной и самостоятельной, способна обойтись без Нефедова, чем заставляла Алексея Романовича крепче держаться за нее. О том, что у нее есть другие любовники, она ему заявила с самого начала, но это не изменило его чувств к этой сногсшибательной женщине. Даже то, что одним из этих любовников является отлично известный ему «важняк» Алехин, ничего не меняло для Нефедова. Алехина он не возненавидел, козни по службе ему строить не стал. Наоборот, начал относиться к нему с большей, чем прежде, симпатией: как к товарищу по несчастью.
Ведь, если разобраться, это в самом деле несчастье: до такой степени подчиниться ограниченной бабе! А то, что Ксения — и впрямь баба ограниченная, и то, что он и впрямь подчинился ей, продал себя со всеми потрохами, Алексей Романович сейчас видел с предельной ясностью. Жаль, поздно. Раньше надо бы…
Как же он так опростоволосился, поддавшись на предложение Ксении организовать «прокурорский бизнес»? Нет, случалось ему и раньше нарушать закон: чтобы совсем ни разу за всю служебную деятельность, он таких прокуроров, считай, и не встречал… Но, связавшись с Ксенией и Алехиным, Нефедов увлекся. Зарвался, что называется. Ощутил Александрбургскую область своей вотчиной, а себя — крупным феодалом, который у себя во владениях поступает согласно принципу «чего хочу, то и ворочу»… Вот, извольте полюбоваться, наворотил! Такого наворотил, что теперь Генпрокуратуре дел невпроворот!
Помнится, Ксения беспокоилась о нефедовском сердце: да он и сам знал, что сердчишко у него в последнее время пошаливает, особенно когда Ксения требует от него совсем уж головоломных сексуальных фокусов. Не молоденький… «А ведь это спасение, — мелькнул проблеск надежды. — Загреметь в больницу, а тут пускай разбираются без меня». Но, как назло, сердце именно сейчас стучало ровно, не осложняя жизнь перебоями. Кроме того, какое же здесь спасение? Ну, допустим, попадет Алексей Романович в больницу… в тюремный лазарет. А дальше что? Держать там вечно не станут: рано или поздно, все равно вытурят. Есть ли смысл во временной передышке? Рано или поздно за свои ошибки придется нести ответ. Придется идти на суд… Страшный суд. Для кого-то, может быть, он наступает после смерти, но Нефедов в загробную жизнь не верит. Все суды для него — на этом свете. Здесь и сейчас.
Другому на месте Нефедова могли бы облегчить состояние слезы. Но заплакать он был так же не в состоянии, как приказать своему обросшему жиром, но еще вполне полноценно перекачивающему кровь сердцу выдать приличествующую возрасту аритмию. Поэтому он всего лишь заперся здесь у себя в кабинете и пытался как-то справиться с накатившим несчастьем, то бессмысленно глядя в одну точку, то принимаясь в панике бегать, грузно топоча большими старческими ногами, из угла в угол. Легче не становилось. «Может, легче станет после суда?» — пришла неожиданно дурашливая мысль. Ну да, конечно, легче… Когда все будет кончено. Когда терять будет нечего.
Нефедов поморщился. Встряхнулся. Как бы то ни было, дальше отсиживаться взаперти становилось бессмысленным. Пора было встречать заслуженную расплату лицом к лицу.
«Но, может быть, все еще обойдется?» — понадеялся Нефедов. Подобно большинству нечестных людей, всех остальных представителей рода человеческого он тоже подозревал в нечестности. Или, как минимум, в недобросовестности.
