— «Волжск-тур», говорите? — переспросил Турецкий и вопросительно посмотрел на Вязьмикину.
Обе женщины с готовностью кивнули. Монументальная подтвердила информацию, а изящная — готовность заняться раскруткой этой истории.
Когда они снова остались вдвоем, то посмотрели друг на друга и расхохотались.
— Закон Маггериджа, — сказала Вязьмикина.
— Чей закон? — не понял Турецкий.
— Маггериджа. Это знаменитый такой английский журналист. Не слышали, господин издатель? Ну где уж вам! Когда Мальколм Маггеридж работал редактором «Панча», было объявлено, что в Англию приезжают Хрущев с Булганиным. В пятидесятые еще годы, понимаете?
— Приблизительно, — улыбнулся Турецкий.
— Так вот. Маггериджу пришло в голову составить шуточный маршрут по самым невероятным местам, где и вообразить было невозможно появление двух пузатых, грушевидных советских лидеров, явившихся в страну с важным государственным визитом. Но в последний миг половину придуманного маршрута пришлось из гранок вырезать: она совпала с только что опубликованным официальным маршрутом, разработанным для высоких посетителей соответствующими инстанциями. После чего Маггеридж и сформулировал свой закон: мы живем в эпоху, когда стало невозможно шутить — какую немыслимо комичную ситуацию ни выдумаешь, ее тут же у тебя на глазах кто-нибудь, иногда известный человек, воплотит в реальной жизни.
— Короче. «Волжск-тур» имел какое-либо отношение к покойному Беренштейну?
— Еще бы. Это его детище!
— Но в активы издательского дома оно не входит, — заметил Турецкий. — Я же знаю, чем владею.
— И что дальше? — насмешливо спросила Ольга.
— Узнайте, пожалуйста, кому фирма сейчас принадлежит.
Она приложила руку к виску: есть, мол, будет выполнено.
Связаться с Агафоновым труда для ушлой журналистки не составило. Как она это сделала, Ольга Турецкому не рассказала, но сообщила, что Агафонов живет за городом и приглашает господина Долгих к себе в гости — к полудню.
В машине Турецкий машинально включил радио.
…
«В начале недели на центральную часть России обрушилась вторая волна удушающей жары. Столбики термометров вновь подползли к сорока градусам тепла. Хуже всего, что затянувшееся повышение температуры сопровождается отсутствием дождей. Аграрии обреченно подсчитывают убытки».
— Уф… Турецкий выключил радио. В жару слушать про жару — себя не жалеть. Впрочем, в навороченном «Ауди» климат регулировался, включая шумовые эффекты, например шум морского бриза или легкий шелест оливковой рощи.
Но вот снаружи был сущий ад, что да, то да.
Турецкий уже знал (всезнающая Вязьмикина сообщила), что руководителям крупных предприятий города было рекомендовано сократить рабочий день, по возможности сместить график работы на более прохладные утренние часы и отправить максимальное количество людей в отпуска. На особый режим перевели медиков, энергетиков, пожарных, работников коммунальных и дорожно-постовых служб. Правда, количество пожаров в области все равно удвоилось.
Дом Флюгера-Агафонова находился в полусотне километров за Волжском, в старом дачном поселке, построенном еще в тридцатые годы прошлого века, для городской номенклатуры и красных командиров — не так чтобы на берегу реки, но и не очень далеко от нее.
— Серьезная у вас машина, — сказал Агафонов, открывая гостю ворота. Несмотря на жару, он был в спортивном костюме. Турецкий сразу обратил на это внимание. А потом припомнил, что и в ресторане Агафонов был одет не совсем по сезону.
— Не моя тачка, — как можно легкомысленнее ответил Турецкий, вылезая из кабины. — Вот покатаюсь немного и верну.
— И на какую пересядете, позвольте полюбопытствовать?
— На поезд.
Турецкий осматривался, а Агафонов, в свою очередь, с интересом посмотрел на него. Ответ приезжего бизнесмена красноречиво свидетельствовал о том, что в Волжске он ненадолго.
Окруженный садом, не слишком большим и не особенно красивым, белый двухэтажный дом Агафонова был похож на множество других стоявших на той же улице. Сад имел форму прямоугольника, через него к дому, огибая затененную лужайку, вела дорожка из песка и гравия. Позади дома сад разрастался свободнее. Агафонов предложил Турецкому обосноваться именно там, в беседке.
— Телефон сперва верните, — сказал Турецкий.
Агафонов будто этого и ждал — телефон уже оказался у него в руке, и он протянул мобильник Турецкому.
— Не сердитесь, если можете. Это моя слабость — страсть к маленьким розыгрышам. Просто хотел вас в гости заполучить, да не знал как, вот и не придумал ничего другого, как этот экспромт…
— Наслышан я про ваши маленькие розыгрыши, — буркнул Турецкий.
…В беседке на столике стоял кувшин с холодным клюквенным морсом, и Турецкий с удовольствием потягивал уже вторую чашку, слушая гостеприимного хозяина.
— Знаете, я в детстве здоровьем не отличался, и если, несмотря на вечные заботы матери уберечь меня от переутомления, все же не сделался лентяем, то исключительно благодаря любопытству, а не какому-то врожденному трудолюбию. Любопытство и толкнуло меня познакомиться с вами. Итак, чем обязаны, Петр Петрович, наши места вашему посещению?
— Позвольте и мне, Аркадий Сергеевич, задать тот же вопрос. Вы подошли ко мне в ресторане… потом уже я узнал, кто вы такой. Каков ваш интерес ко мне?
— Я же объяснил, что рад всем богатым людям, приезжающим в Волжск. Это идет на пользу городу.
— И вам лично, — усмехнулся Турецкий.
— Все, что идет на пользу городу, безусловно радует меня лично, — невозмутимо парировал Агафонов.
— Аркадий Сергеевич, не морочьте голову. Не на того напали.
— Что вы имеете в виду?
— А то, что в пинг-понг я играть с вами не стану. Ни в прямом смысле, ни в фигуральном. Так что давайте начистоту. Время сэкономим.
— Знаете, я вообще разочаровался в пинг-понге, — сообщил Агафонов.
— Я слышал обратное.
— Нет-нет, уверяю вас. Раньше я очень любил эту игру. Наблюдать за большими мастерами было сплошное удовольствие. А теперь что?!
— Что теперь? — невольно переспросил Турецкий, с неудовольствием отмечая, что направлением разговора Агафонов управляет, как хочет, и собеседник (наверное, любой?) плетется за ним, как маленькая собачка на длинном поводке, — вроде бы независимо, но ровно до длины этого самого поводка…
— А теперь правила изменили. Якобы для зре-лищности. Шарик сделали больше, партии меньше. Э, да что говорить… — Агафонов махнул рукой. — Жизнь меняется к худшему. Даже с климатом черт-те что творится.
Турецкий налил себе еще морса.
— Жарко? — участливо поинтересовался Агафонов.
