Турецкий стянул шапочку, и Гордеев расхохотался — лысина, да еще и татуировка! Но тут же оборвал собственный смех.
— Так ты…
Турецкий кивнул. Это был ответ на невысказанный вопрос. «Так ты здесь под прикрытием?» — «Да». Турецкий протянул адвокату визитку: «Долгих Петр Петрович».
— Ни рода занятий, ни адреса, ни номера телефона, — прокомментировал Гордеев.
— Такой вот я загадочный нынче, — покивал Турецкий. — А телефон пока старый.
Пока доехали до аэропорта, Гордеев рассказал, каким образом он оказался в Волжске.
— Халтуришь, значит, — усмехнулся Турецкий.
— Напрасно иронизируешь. Слово «халтура» когда-то обозначало плату священнику за отпевание. Так что это — святое.
— Ага, — кивнул Турецкий, — а еще оно означало даровую еду на поминках.
— Тебе бы такую даровую, — буркнул Гордеев.
— Поговорим лучше о тебе. Что натворил твой подзащитный?
— Это служебная информация, — надулся Гордеев.
— Как хочешь.
— Ладно, скажу по секрету. Костюм женский украл.
— Домушник, что ли? Мелковатое дельце будет.
— Сам ты домушник. Опер он. Вещдок замылил. И дельце не мелкое, а запутанное.
— Женский костюм? — засмеялся Турецкий.
— Женский костюм.
— Фетишист, что ли?
— Не знаю, я его пока что в глаза не видел.
— Да, Юра, интересная у тебя работа.
— А у тебя — отдых! — огрызнулся Гордеев.
— А главное, денежная, — продолжал подкалывать Турецкий. — Опер этот — сто пудов миллионер, я угадал?
— Много ты понимаешь. Ты хоть знаешь, например, что в Европе совсем не так?
— Что не так?
— Все не так. Государство платит адвокатам за защиту, а не обвиняемые.
— Ты это серьезно? — удивился Турецкий. — Впервые слышу.
— Абсолютно серьезно. И это общий европейский стандарт. Но только в уголовных делах.
— Понятно, — протянул Турецкий. — Но что немцу здорово, русскому — никуда не годится. Ты бы при таком раскладе, Юрка, давно по миру пошел.
— Я бы просто адвокатом не стал, — буркнул Гордеев.
Поремский распределил обязанности в деле об убийстве Смолякова просто и эффективно. Яковлева «важняк» отправил заниматься поездом и станцией Смоляковка, Золотареву приказал быть на связи и приготовиться в любой момент сорваться в дорогу, а сам стал дотошно изучать дело, которое прислали из Волжска.
Меркулов предупредил его о подоплеке событий, объяснив, что убитый, более чем вероятно, вез в Москву конфиденциальные документы. И эта версия быстро нашла подтверждение. Поремский, изучив материалы дела, сообщил шефу, что Смоляков работал в аналитическом отделе Волжского УФСБ. Значит, что? Значит, он был подчиненным Веснина. Это было слабым косвенным доказательством и, строго говоря, в суде никакой силы бы не имело, но заместителю генерального прокурора было не до суда. Главное, теперь Константин Дмитриевич был убежден, что Веснин курьера в Москву отправлял, и этот курьер — покойный Смоляков. Возможно, Веснин узнал о его ликвидации и решил сам спрятаться. Возможно, его самого уже держали на прицеле, и, может, теперь его тоже нет в живых.
Поремский доложил Меркулову следующее.
На жертве следователь, оперы и судмедэксперт насчитали четыре пулевых ранения, в том числе в голову — типичный контрольный выстрел. Рядом с телом нашли четыре гильзы. Калибр патронов был девять миллиметров. Киллер мог воспользоваться как пистолетом Макарова или Стечкина, так и автоматическим оружием, стреляющим патронами от ПМ (пистолета Макарова). Такие пистолеты-пулеметы есть на вооружении не только российского спецназа и некоторых подразделений милиции, но и у сотрудников ФСБ.
— Мотивы преступления? — спросил Меркулов для проформы.
И Поремский для проформы ответил:
— Вероятным мотивом убийства является: корысть, месть, ревность, желание скрыть убийство, а также врожденная склонность убивать.
— То есть любой вероятный мотив убийства, — хмыкнул Меркулов.
Поремский только пожал плечами. Меркулов хорошо знал, что в отличие от того же Турецкого Поремский человек гораздо менее экспрессивный, на интуицию никогда не полагающийся, и если у него на имеющемся материале покамест не было никаких выводов, то оставалось только принять это как данность.
Была еще одна странность, на которую обратил внимание только патологоанатом и указал в своем заключении. Дело в том, что Смоляков… улыбался. Не то чтобы он умер с улыбкой, но его лицевые мышцы не несли в себе гримасы напряжения, обычно свойственной людям, умирающим от огнестрельного ранения и, разумеется, чувствующим при этом сильнейшую боль. Здесь было что-то иное, будто Смоляков сам покончил с собой, приготовившись к этому, созрев и приняв собственное убийство как высшее благо. Разумеется, характер ранений подобное исключал. Кроме того, это была не чисто выраженная улыбка, скорее печать суммы эмоций: грусти, умиротворения и хорошего настроения, как ни удивительно.
Поремский сам внимательно выслушал патологоанатома (этот момент не показался ему пустяковым) и все досконально пересказал Меркулову. Что же такое происходило со Смоляковым перед смертью, что лицо его выглядело так, как выглядело? Меркулов сразу заявил, что это — ключ к разгадке убийства сотрудника Волжского УФСБ.
— Женщина? — сказал Поремский.
— Вот и узнай.
В результате старшему оперу МВД Яковлеву пришлось поездить. В поезде Москва — Волжск он не нашел ни одного свидетеля контактов пассажира Смолякова с другими пассажирами. Согласно билетам и сведениям из железнодорожной компьютерной системы с ним в купе (вагон был спальный) ехал еще один пассажир — некто Алина Сорокина. Кроме того, в вагоне-ресторане остался оплаченный Смоляковым счет на ужин двух человек. Два салата, мясо по-французски, красное вино без названия. Но ни обслуживающий персонал в вагоне-ресторане, ни проводники эту самую Сорокину Алину Сергеевну не помнили вообще, хотя на представительного молодого мужчину некоторые дамы внимание обратили и по фотографии Смолякова опознали.
Имела ли Сорокина какое-то отношение к гибели Смолякова? Это было не исключено, учитывая, что его застрелили в женском туалете.
На станции Смоляковка Яковлев за полдня допросил семь человек. Трое были из числа железнодорожников, остальные — торговцы, делающие свой бизнес на остановках больших поездов. Две торговки запомнили парочку, прогуливавшуюся по перрону, — мужчину в шортах и женщину в черных очках. По их словам, женщина была молодая, не старше сорока. Или сорока пяти. Или пятидесяти. Она ела пирожки и нахваливала. Ну просто буквально все перепробовала! Что и неудивительно, потому что, если чем Смоляковка и знаменита — это пирожками! А вот мужчина ничего не ел, зато пил пиво и курил.
