Судя по времени, когда стал запивать Толстопятов, он уже был в полном раздрыге со своей любовью. Проще говоря, Мария послала его не только очень далеко, но и надолго, и он, к этому времени уже бросивший семью, просто не мог простить ей подобного удара в спину. Не мог простить в силу своего характера, то есть тех своих качеств, о которых вскользь упомянул Костин. Возможно, он еще пытался как-то вернуть Марию, но... рыба выбирает, где глубже, а человек – где лучше. Тем более такая акула, как эта журналисточка. Да простит ей Господь! И когда Толстопятов окончательно убедился в том, что он, звезда телеэкрана, для той же Марии был и остался всего лишь использованным гондоном, он...
Неудивительно, что он запил по-черному, и в подобном состоянии, особенно после того, как его еще поперли и с работы, как простого смертного, он мог...
Вариаций на эту тему было более чем достаточно. Голованов вернулся к столу, набрал номер мобильного телефона Агеева:
– Привет. Ты где сейчас?
– В Караганде! – огрызнулся Филипп, которому не очень-то фартило тащиться рано утром в подмосковный Чехов.
– Ладно, не скули, – хмыкнул Голованов и, чтобы улестить своего дружка, добавил: – Звонил Серега Костин, в эту субботу приглашает на свою фазенду. На шашлыки.
– А ты? – насторожился Агеев.
– Сказал, что должен с тобой покалякать. Вдруг у тебя еще какие планы?
– Ты, видать, совсем уже с катушек сходишь! – завелся Агеев. – Планы! Какие, к дьяволу, планы, когда Серега зовет?
– Так что, можно давать «добро»?
– Ты что, издеваешься надо мной?
– Ладно, не пыхти, я уже договорился с ним на субботу. А тебе звоню... Действительно, ты где сейчас?
– Еду к хозяйке, которая нашей жучке квартиру в Чехове сдавала. Хотелось бы маленько потолковать относительно ее Германа. Вдруг да прояснится чего-нибудь.
– Хорошо бы, – буркнул Голованов. – И вот что еще. Если разговор получится, попытайся прощупать все, что она знает и о Толстопятове.
– Но он же в Москве живет! – удивился Агеев.
– Верно, в Москве. Однако до того момента, когда он решился бросить семью, он должен был дневать и ночевать в Чехове. Не зря же ведь он к этой курве так привязался.
– Сева! – нарочито громко пробасил Агеев. – Да от тебя ли я это слышу? Курва! А где твое кредо: о мертвых или ничего, или только хорошее.
– В Караганде! – громыхнул Голованов и, выключив мобильник, сунул его в карман.
Спроси его сейчас, с чего бы это на него налетел, в общем-то, несвойственный ему псих, он бы не смог ответить. Или бы не захотел говорить правду, покривив при этом душой. И слово «курва» было брошено им не просто так.
После того как он уволился по ранению в запас и остался, если говорить честно, не у дел, он на собственном опыте мог познать, что такое «любовь» сорокалетней женщины, которая, выходя замуж, видела в своем суженом сначала перспективного лейтенанта, который обязательно должен стать генералом, ну а потом уже прикладывалось, как доппаек, и все остальное: совместная, причем довольно редкая, постель, которая, оказывается, называлась любовью, и прочая хренотень. Его стали тыкать мордой в собственное дерьмо, и как итог – разбежались.
Правда, она потребовала от него «пенсион на проживание за потерянные годы» да и ключи от квартиры, которые лично ему вручил министр обороны, но об этом он уже старался не думать, хотя именно этот факт добил его окончательно.
Как говорится, что не смогли сделать душманы, сделала родная жена.
Как это ни парадоксально, но разговор с Гладышевой получился. И получился не потому, что Агеев умел разговорить, а порой и уговорить любую даму от тридцати пяти и выше, а потому, что Александра Платоновна приходилась родной теткой Андрею Толстопятову, и именно он уговорил ее сдать однокомнатную квартиру «девушке, без которой он уже жить не может...». Именно такими словами он и представил Марию, когда привел ее знакомиться со своей теткой. Что же касается самой квартиры, то она принадлежала сыну Гладышевой, который на данный момент отбывал срок в местах не столь отдаленных.
– А чего, собственно, она натворила? – спросила Александра Платоновна, видимо стопроцентно уверенная в том, что ее кумир и родной племянник ни-ко-гда не будет замешан в чем-то таком, чем будут интересоваться московские сыщики. И Агеев решил не разубеждать ее в этом. Тем более что она не знала о гибели своей квартирантки.
– В общем-то, пустяк, – ушел он в сторону, – но нас интересуют те мужчины из круга ее знакомых, которых она принимала на вашей квартире.
Почувствовав откровенную ненависть Гладышевой к «стерве», которая столь сурово наказала ее родного племянника, дать-то дала, да замуж не вышла, Агеев специально закрутил столь замысловатую фразу и угодил, можно сказать, в десятку. Александра Платоновна едва не зашлась от всего того, что она хотела бы выплеснуть на свою квартиросъемщицу.
– Круг знакомых! Как бы не так! Это были члены ее кружка, но не круг ее знакомых. И видит Бог, я не удивляюсь, что этой проституткой заинтересовалась милиция...
– И что, много было членов? – заинтересовался Агеев.
– Много... – явно стушевалась Гладышева. – Говорят, будто бы много, но лично я видела двоих.
– Двое – это тоже неплохо, – согласился с Гладышевой Агеев. – А кто говорит-то? – тут же спросил он. – Может, врут люди? Может, просто завидовали ей?
– Господи, чему завидовать-то? – взмахнула полными руками Александра Платоновна. – Ноги под мужиком раздвинуть... Эка невидаль! А насчет того, чтобы врать... Нет, Алла Борисовна врать никогда не будет.
– Алла Борисовна... Это что, ваша подруга?
– Ну-у не скажу, конечно, чтобы подруга, но хорошая знакомая – так это точно. Впрочем, она по соседству живет, на этой же лестничной площадке, она-то и звонила мне, когда к квартирантке мужики захаживали.
Это уже была явная удача, и Агеев не мог не спросить:
– А что, можно будет и с ней переговорить, я имею в виду вашу Аллу Борисовну?
– А чего ж не переговорить, если она сейчас дома.
Чехов – город небольшой, да и жила Алла Борисовна в двух автобусных остановках от Гладышевой, но, пока они ее ждали, Александра Платоновна поведала много интересного из личной жизни «девушки, без которой ее племянник уже и жизни дальнейшей не представлял». Но главное, она назвала фамилию того самого Германа, о котором коллеги Марии Дзюбы по редакции шутили, что «полночь близится, а Германа все нет».
Тупицын! Герман Валентинович Тупицын!
– А как же вы узнали? – искренне удивился Агеев, на что Александра Платоновна только хмыкнула в ответ. Мол, знай наших. – И все-таки? – не отставал Агеев.
Тетка Толстопятова уже плыла под натиском вроде и росточком невысокого, но плечисто-крепенького, как августовский боровик, мужика, который, судя по всему, своим подходцем и языком мог умаслить любую женщину. Тем более когда она уже давным-давно вдова и ей за шестьдесят.
