— А он прилично зарабатывает, ну вот и балует иногда старуху. То что-нибудь вкусненькое принесет, то коньячку бутылку… А вы не смотрите, что я с виду дряхлая, я еще хоть куда, уж рюмашку-то опрокинуть точно никогда не откажусь.
Васса Александровна оценивающе посмотрела на гостью.
— Кстати, не угодно ли? Я вас угощу. — Она прищурилась.
— Нет-нет, спасибо. — Галя замахала руками. — Очень мило с вашей стороны, правда, но… в другой раз.
— Ну как хотите.
— А когда вы его в последний раз видели?
— Ростика? Да вот же, сравнительно недавно. Он еще, помню, звал меня на концерт Геры Райцера, у них, с их оркестром. Ну вы же знаете Геру, правда? А я-то его помню еще студентом, ах, какой был талантливый мальчик!
— Так вы были на концерте?
— Нет, увы. Здоровье не позволило. Все-таки я уже, — Бунина рассмеялась, — не новая.
— И с тех пор его не видели?
— Милая Галина… э-э-э…
— Галя.
— Послушайте, Галя. Вы заметили, что до сих пор я не задала вам ни одного встречного вопроса? Наверное, ваши свидетели обыкновенно только и делают, что задают встречные вопросы: что, да как, да за что? Я надеюсь, вы оценили мою скромность, но теперь пришло время уже вам объяснить: что же там натворил наш негодник Ростик?
Галя принужденно рассмеялась:
— Ну почему же сразу «натворил»? Просто… э-э-э… совершено покушение на одного приятеля Ростислава Львовича, бизнесмена Орликова, и мы внимательнейшим образом изучаем весь круг знакомств…
— В самом деле? — Васса Александровна смотрела чрезвычайно иронично. — А при чем здесь скрипка?
— Ну… скрипка, это же просто семейная легенда…
— Вы меня не убедили, Галя, — грустно произнесла Бунина. — Ну что же, в каждой профессии свои секреты. Надеюсь, что я вам помогла, и еще надеюсь, что ничем не навредила Ростику.
— Я вам очень благодарна, — искренне и горячо воскликнула Галя.
На столе у Турецкого затренькал городской телефон.
— Алло!
— Здравствуйте, простите, могу я поговорить с Александром Борисовичем Турецким?
— Слушаю вас.
— Добрый день еще раз. Вас беспокоит Владимирский, Юрий Васильевич.
Турецкий насторожился.
— Юрий Васильевич, здравствуйте! — Он сделал вид, что обрадовался так, словно его лучший друг позвонил ему после долгого отсутствия. — Слушаю вас.
— Мне необходимо с вами встретиться.
— Так-так…
— Мне говорили… — Голос в трубке сбился. — В общем, я слышал о вас как о человеке чутком и гибком.
— Спасибо. Но в чем, собственно, дело? Нет, спрошу по-другому: это срочно?
Человек на другом конце трубки задумался.
— Это не дело жизни и смерти. Но это срочно. «Он умен и владеет собой, — отметил Турецкий. — Несмотря на волнение».
— Через час будет хорошо, Юрий Васильевич?
— Отлично. А где?
— Вы хотите подойти ко мне в прокуратуру? Или в городе где-нибудь?
— Лучше в городе, если вас не затруднит.
— Никаких проблем.
— Я весь день преподавал и с удовольствием выпил бы чашку кофе где-нибудь. А то даже и чего покрепче.
— Вы где сейчас, в консерватории? На Новом Арбате подойдет? — спросил Турецкий.
— Великолепно!
Спустя час с небольшим Турецкий и Владимирский сидели в уютном ресторанчике на Новом Арбате. Александр Борисович пил пиво, Юрий Васильевич — виски.
— Выслушайте меня, Александр Борисович, — начал Владимирский. — То, что я собираюсь вам рассказать, не знает никто.
— Я слушаю вас очень внимательно, — поощрил его Турецкий.
— И… мне было бы проще и спокойнее, чтобы никто никогда ничего и не узнал. Но… — Музыкант отхлебнул солидный глоток виски. — Я просто так больше не могу. Ведь Герка Райцер мой старинный друг. Мы с ним, как бы это сказать? — Он на мгновение задумался. — Как кровные братья.
Владимирский умолк, Турецкий тоже молчал, зная, что в подобной «исповедальной» ситуации лучше не мешать наводящими вопросами. И точно, через полминуты Юрий Васильевич заговорил снова.
— Это я во всем виноват! — выпалил он довольно-таки патетически.
Турецкий молчал.
— Я во всем виноват, — повторил Владимирский тихо и замолчал.
Турецкий решил все-таки вмешаться:
— Что вы хотите сказать, Юрий Васильевич? Что это именно вы украли скрипку Райцера?
— Нет! — нервически засмеялся музыкант. — Это было бы чересчур. У меня есть свой собственный Страдивари.
— Тогда что же?
И Владимирский расcказал Турецкому про поздний звонок администратора его оркестра и его настоятельную просьбу выманить Райцера из артистической комнаты.
— Я сразу понял, что дело нечисто. Что меня втягивают в какую-то грязную, отвратительную историю, но я не мог, понимаете, просто не мог послать его ко всем чертям, как следовало бы это сделать. Он держит меня на крючке, этот мерзавец.
— То есть? — поднял брови Александр Борисович. — Шантажирует? Чем именно?
Владимирский глубоко вздохнул, на секунду задержав воздух. Потом он заговорил:
— Когда-то давно, в юности… Словом, была такая глупая история, имевшая очень серьезные последствия. В студенчестве меня пытались завербовать.
— Органы?
— Да, они самые. Я не хотел быть стукачом, но и откровенно отказать им боялся. Я учился, делал карьеру. Конечно, я все понимал и не строил себе никаких иллюзий насчет нашего самого гуманного советского строя. Но приходилось играть по неким правилам.
— Я прекрасно вас понимаю.
— Словом, так получилось, — он сделал еще один глоток из широкого бокала, — что я написал некую бумагу. Что-то вроде товарищеской характеристики, что ли.
— На кого? На Райцера?
— Да. Меня заставили. Я не написал ничего плохого, поверьте! — горячо убеждал собеседника Юрий Васильевич.
— Я верю вам, — очень серьезно сказал Турецкий. — Продолжайте.
— Этот подлец… ну чекист, одним словом… даже съязвил что-то типа «это какая-то рекомендация на награждение премией» или что-то в этом роде. Но тем не менее в архив легла бумага, написанная моей рукой и подписанная моей подписью. Бумага, в которой я — и никто иной — пишу что-то про своего друга Герку. А что пишу, уже не так важно. Вы понимаете, какая это бомба?
— Н-да, — протянул Александр Борисович. — Понимаю. И эта бумага теперь в руках у Вишневского?
— Так он, во всяком случае, говорит. Он мне ее ни разу не показывал.
