— Нет, уважаемый Вячеслав Иванович, — Вишневский снова расплылся в улыбке, — тут у вас неправильная информация. Целых две ошибки.
— Поправьте меня.
— Извольте. Во-первых, я не торгую картинами. Но поскольку я по образованию искусствовед, то у меня есть знакомства в соответствующих кругах.
— В каких именно кругах? — Грязнов становился все более дотошным.
— Я знаю многих художников, экспертов, галерейщиков. Так вот, ребята спросили у меня совета, и я порекомендовал им купить именно эту картину. Более того, я даже привез ее им лично в ресторан ЦДЛ.
— То есть выступили в роли посредника.
— Точно так.
— Можно поинтересоваться, вы сделали это по дружбе или имели какой-то материальный интерес? Процент с продажи?
— Пусть это останется между мной и продавцом. В конце концов, так ли это важно? Ведь вы не представляете налоговую инспекцию.
Вишневский подмигнул, причем, как показалось Вячеславу Ивановичу, довольно-таки развязно.
— Хорошо. Расскажите, пожалуйста, о картине.
— С удовольствием. Перво-наперво необходимо уточнить важную деталь. Вы, Вячеслав Иванович, произнесли слова «картина Азовского». Возможно, нечаянно оговорились. — Искусствовед быстро взглянул на генерала и тут же снова отвел глаза. Кстати, эта манера практически никогда не смотреть в глаза собеседнику начала раздражать Грязнова. — Так вот, картина эта ни в коем случае не принадлежит перу Георгия Азовского, и никто никогда не пытался представить дело так. Вишневский допил свой коньяк.
— Это блестящая — заявляю вам как профессионал — именно блестящая стилизация, виртуозно выполненная даже не одним, а целой группой молодых художников.
— Вы говорите, никто и никогда не пытался? А как же быть с подписью Азовского, которая довольно-таки узнаваема? Тоже стилизация?
«Ты у меня запоешь… соловьем!» — довольно зло подумал Вячеслав.
— Ну… в принципе подпись довольно неразборчива. Я бы сказал, что это вопрос для экспертов, — уклонился Ростислав Львович.
— Рад был с вами познакомиться. — Грязнов поднялся, таким образом внезапно закончив беседу. — Спасибо, что уделили мне время.
— Я всегда в вашем распоряжении.
— Думаю, мы с вами еще не раз побеседуем. Дело это сложное… оба дела. И требуют самого внимательного расследования.
— Всего вам доброго.
— До свидания.
— Итак, — произнес Константин Дмитриевич Меркулов.
— Итак, — перехватил инициативу Турецкий, — мы можем обобщить то, что стало известно к теперешнему моменту.
Они сидели в кабинете Александра Борисовича старой, проверенной командой: Меркулов, Грязнов и сам хозяин.
— Скрипка Райцера принадлежала прежде русскому эмигранту из белогвардейских офицеров, которого звали Леонтий Владимирович Вишневский. Откуда она ему досталась, еще предстоит узнать. Леонтий Владимирович, 1895 года рождения, эмигрировал в 1920 году, прошел традиционным путем через Константинополь в Париж и в итоге осел в Лондоне, где продал вывезенный им из России инструмент лорду Нэшвиллу. В Москве у Вишневского остался младший брат Лев, 1899 года рождения. Лев Владимирович был репрессирован в 1937 году, отсидел десять лет, освободился и жил в ссылке в Казахстане. Туда к нему приехала Анна Сергеевна Морозова, женщина, которую он любил и которая ждала его, и в 1949-м они поженились. В том же году Лев Вишневский был арестован снова, освобожден по амнистии в 1953-м. В 1954 году в Караганде у них с Анной Сергеевной родился сын Ростислав. В 1956 году Лев Владимирович был реабилитирован и смог вернуться с семьей в Москву, но насладиться жизнью не успел, так как в 1957 году умер.
Турецкий перевел дыхание.
— До сих пор все понятно, — констатировал Меркулов.
— Далее, — продолжал Александр. — Анна Сергеевна одна воспитывала их с мужем позднее дитя. Дитятко получилось трудное, училось неважно, в школе числилось на плохом счету и в конце концов засыпалось на фарце. В результате оказалось завербовано нашими бравыми чекистами, некоторое время было простым осведомителем, но позже каким-то непонятным образом вступило в сами доблестные ряды. Прослужив девять лет, Ростислав Вишневский демобилизовался и закончил университет как искусствовед. Известен в художественных кругах, имеет там многочисленные связи. Несколько лет назад проявил свой талант в новой для него, смежной области: в области менеджмента, став администратором оркестра «Москва», художественным руководителем коего является наш уважаемый господин Владимирский.
— Это тоже понятно, — удовлетворенно кивнул Меркулов.
— Вишневский придерживается нетрадиционной сексуальной ориентации, не скрывает этого, но и не афиширует своих связей в мире секс-меньшинств, не «засвечен» ни в каких гей-тусовках и так далее. Никогда не был женат даже формально, живет один, и есть ли у него… хм, друг — неизвестно. Много общается с госпожой Диной Тимашевской, но отношения их сугубо дружеского характера.
— Или делового? — переспросил Грязнов.
— Или делового. Дина — по имеющимся подозрениям — возглавляет некую мафию, занимающуюся подделкой и продажей картин. Вероятнее всего, Ростислав Львович также связан с данным бизнесом. Именно он продал Орликову и Лисицыну поддельного Азовского. И сколько бы все трое ни повторяли элегантное слово «стилизация», речь идет именно о подделке.
— Фальшивке, — согласился Константин Дмитриевич.
— Что мы из этого можем вывести? Вишневский непосредственно связан с двумя из трех наших дел. Он мог захотеть выкрасть именно скрипку Райцера, чтобы вернуть себе семейную реликвию или же нечто в этом роде. И он может, и даже наверняка участвует в преступном арт-бизнесе мадам Тимашевской. Косвенно он связан и с третьим делом, но мне кажется, у него нет ни малейшего мотива покушаться на господина Орликова. Поэтому универсального преступника из него не выйдет, все три дела он своей персоной не объединит.
— Слежка за этим господином установлена? — хмуро спросил Меркулов.
— Разумеется, — так же хмуро ответил ему Грязнов.
— Кроме того, наша дорогая Галочка Романова, — подхватил Турецкий, — в данный момент находится в той самой квартире в Замоскворечье, где после ссылки жили Лев Владимирович с Анной Сергеевной. Пытается выведать все, что возможно, у соседей.
…Гале Романовой повезло. Правда, не сразу, но все-таки повезло. Поначалу, отправляясь в дом в Можайском переулке (задние дворы Кутузовского проспекта), она даже и не надеялась напасть хоть на какой-то минимальный след. Шутка ли, столько времени прошло! Полвека… Поэтому на пятый этаж она поднималась в основном для очистки совести. Ох, какой это был неприятный подъем. Солидно строили при «отце народов», нечего сказать: пролет — так пролет, лестница — так лестница. Этажи высокие, ступеньки ядреные.
— Ничего мне здесь не светит, — прошептала Галочка, нажимая на звонок. — Тут уже давно живут начинающие «новые русские», или какой-нибудь профессор, или…
