В тот вечер Лисицын впервые встречался с новенькой, совершенно очаровательной фифой — Нэ-той, Натой, Нэдой — черт уже упомнит сейчас, как ее звали! — и, разумеется, предпочел обойтись без соглядатаев. Все шло замечательно: прекрасный ужин, отличное питье, цветы… Вот только тот наглый кавказец постоянно действовал на нервы.
Один раз: «Можно пригласить вашу даму?», второй: «Как же так, вы говорите, что не танцует девушка. А она ведь танцует! Я приглашаю!», на третий: «Девушка, пойдем, наконец, спляшем!» — пришлось-таки смазать ему по роже. А их там оказалась целая шайка. Ну и пошло. Опрокинутый стол, бутылка, врезавшаяся в громадное зеркало, звон, грохот. Тут же появилась парочка плюгавеньких милиционеров — паслись они, что ли, там, при ресторане? — одному из них основательно досталось бутылкой шампанского по голове, рухнул как подкошенный; ударил его действительно Лисицын или кто-то из «черных» — поди разбери после драки-то. Второй в это время успел связаться по «матюгальнику» со своими. И они как из-под земли выросли, минуты не прошло, вероятно, и у них там при ресторане постоянное стойло; но это были уже крутые ребята, раз-два — всех мордами в пол, руки назад и «браслетики» — щелк-щелк.
Дальше — известное дело: ботинками по ребрам, кулаками в спину, в «воронок» и — в отделение. Слава богу, успел продиктовать фифе номер Толиного мобильника, и она не подвела, запомнила и тут же позвонила.
Случай, в общем-то, вполне рядовой, даже, можно сказать, пустяковый, и ничего бы не стоило его уладить, если бы не разбитая голова этого Гулямова, Гулиева, или как там его?.. Пока он валялся без сознания в реанимации, успели по-серьезному развернуть следствие. И хотя все основные вопросы были решены быстро и ко всеобщему удовлетворению: кавказцы — они оказались дагестанцами — были нормальными, все понимающими ребятами, ресторану втройне возместили причиненный ущерб — понадобилось бы, так Лисицын и вообще мог скупить его на корню вместе со всеми битыми зеркалами, — даже этот самый Гулялин отказался от своих претензий — еще бы не отказаться, когда ему выложили суммочку, составляющую его, по меньшей мере, десятилетнюю зарплату! Все бы разрешилось спокойно, быстро и нормально, если бы не «упершийся рогами в землю» следователь и под стать ему судья — зачуханная серая мышка: «Этому безобразию, этому разгулу беззакония, которое позволяют себе наши новоявленные богатеи, так называемые „новые русские“, давно пора объявить решительный бой!»
И — ни в какую! Ни щедрые посулы, ни недвусмысленные угрозы — ничего не помогло. Идиоты старорежимные! Ну не убирать же их вовсе из-за какой-то драки?! Только «мокрухи» не хватало! Опасно и глупо.
Так и получилось, что независимому и самоуверенному Олегу Сергеевичу Лисицыну засветило небо в клеточку.
Но сегодня, после встречи с Толей, Олежек прямо-таки физически почувствовал, что оставшийся ему срок заключения он уже может считать не на месяцы, а на недели, если не на дни.
Дразнить волков, конечно, не следует. Но сейчас… Сейчас он был на таком подъеме, что безумно хотелось хоть немного, но покуражиться.
— Гражданин старший лейтенант, ваш сотрудник превысил свои полномочия.
— В чем дело, гражданин заключенный?
— Мы беседовали на абсолютно разрешенные темы, а ваш вертухай совершенно незаконно прервал свидание.
— Лисицын, не морочь голову!
— Я хочу сделать официальное заявление. В прокуратуру.
— Сделай. В письменном виде. И приклей его к параше!
— Гражданин начальник…
— Лисицын, исчезни! Посылку свою получишь у зама по хозчасти. Досмотр содержимого произведен в присутствии твоего посетителя, так что никакого дополнительного шмона не будет.
— И все-таки я считаю, что ваш сотрудник должен быть наказан…
— Пшел вон!!!
«Хорошо. Хорошо! Но на сегодня хватит. Подожди, дерьмо служилое! Еще приползешь ко мне на карачках с поклонами и будешь плакать от счастья, если Олег Лисицын не прикажет тебя с лестницы спустить».
С посылкой надо поступить, разумеется, как положено. Вскрывать при свидетелях, половину — тут же ребятам, остальное — под замок. И — терпение, терпение… Только не сорваться на каких-то дурацких мелочах…
Верховодить в кругу своих сверстников Олежек Лисицын привык с детских лет. Не слишком высокий, но костистый, крепкий, хорошо физически развитый мальчишка, отличавшийся смелостью, дерзостью, наглостью, без труда захватывал лидерство как среди своих одноклассников, так и в дворовых компаниях. К нему тянулись, искали его дружбы и покровительства, прислушивались к его «изречениям» и, как правило, беспрекословно выполняли все «руководящие» указания.
Сферой влияния новоявленного «мини-вожака» помимо школы был двор дома номер 23/25 на Смоленской-Сенной и некоторые прилегающие к нему территории. По мере взросления невинные детские шалости становились все жестче и грубее, все более и более в них стали проявляться моменты сближения с деяниями уже уголовно наказуемыми: то жестоко избивались «кавалеры», осмелившиеся провожать местных девчонок, то устраивались грандиозные побоища с соседями, то обчищались карманы у загулявших пьянчуг. Пару-тройку раз удалось удачно разжиться спиртным и куревом путем взлома продовольственных ларьков. Участковые и детская комната милиции уже начали серьезно присматриваться к раздухарившимся на глазах пацанам. Но настоящих задержаний и приводов пока как-то удавалось избежать. А если кого-то где-то и хватали за руку, то уж ни в коем случае не Лисицына: как истинный организатор и руководитель он всегда был в стороне от проводившихся акций, и ни одному из его «бойцов» и в голову не пришло бы даже под угрозой самых страшных кар назвать его имя.
Незыблемые, казалось бы, позиции и непререкаемый авторитет Лисицына рухнули в одночасье.
Кто и когда впервые принес слух, что «Хан возвращается», не так уже и важно. Важнее то, что слух разрастался, обрастал подробностями, сплетнями и завершился вполне естественным: «Хан приехал»!
Хан — Николай Ханин — уже три-четыре года назад, несмотря на свой юный возраст, был одиозной и известнейшей личностью в своем микрорайоне. Куда там до него Лисицыну с его ребятками! Во времена Хана в округе пышным цветом цвели и жесточайшие драки с проломленными свинчаткой головами, и крутая поножовщина, и откровенно бандитские грабежи. Милиция неистовствовала: в самом центре столицы, рядом с Министерством иностранных дел, диктует свои дикие законы какая-то преступная группировка, которую никак не удается по-настоящему прихватить.
Терпение наконец лопнуло. Была проведена серьезная, профессионально организованная акция, в результате которой Хан, в компании с двумя-тремя своими ближайшими подручными, укатил на несколько лет в колонию для малолетних преступников.
Трудно сказать, всеобщий ли это недостаток мировой пенитенциарной системы или особенность, присущая исключительно советскому строю, но неопровержим тот факт, что подростки, оказавшиеся в заключении, предполагающем их исправление и наставление на истинный путь в жизни, как правило, получали в детских колониях по меньшей мере «среднее», а то и «высшее» образование в воровских и бандитских «науках». Подобным приблатненным «академиком» вернулся в родные края и Коля Ханин.
