— Юра, пропала моя скрипка!
— То есть как? — не сразу включился в сказанное Юрий Васильевич.
— Или это чья-то дурацкая шутка, или ее действительно украли, но скрипки на месте нет.
Лишь мгновение потребовалось Владимирскому, чтобы осознать услышанное, а осознав, гаркнуть во всю мощь своих могучих легких: «Что?!?!»
Оркестранты, разбредавшиеся в разные стороны на время перерыва, замерли на месте: никогда еще им не приходилось слышать из уст своего интеллигентного, неизменно вежливого художественного руководителя такого вопля. Владимирский опомнился.
— Извините, — поспешно бормотнул он в сторону музыкантов и, подхватив Райцера под локоть, буквально потащил его в артистическую.
Необходимо было срочно предпринимать какие-то шаги: куда-то звонить, кому-то сообщать, вызывать милицию. А что именно и в какой последовательности, Владимирский понятия не имел. В подобной ситуации он оказался первый раз в жизни.
Впрочем, первоочередное сейчас — начинающееся через несколько минут второе отделение концерта.
— Гера, что делаем? Отменяем концерт?
— Ты с ума сошел! Ни в коем случае!
Владимирский и сам понимал, что это невозможно. Скандал — а невероятный, гнусный, позорный скандал и так уже имел место — с отменой концерта принял бы и вовсе грандиозные размеры.
— Где твоя скрипка, Юра?
— Дома. Посылать за ней — меньше чем за час не обернешься.
— Не годится. Не надо привлекать излишнего внимания. А чрезмерно затянутый антракт — прецедент.
— Здесь у меня Гварнери. Инструмент отличный, но к нему конечно же надо привыкнуть. Он и размером несколько побольше, ну и потом, этот гварнериевский бордово-вишневый лак…
— Нет, это сразу же бросится в глаза. А если до зала дойдет весть о краже, будут не Чайковского слушать, а шушукаться о случившемся.
— Очень хороший Страдивари из госколлекции у нашего концертмейстера. Может быть…
— Давай посмотрим. Приглашение зайти в антракте в артистическую к Райцеру ничуть не удивило концертмейстера оркестра Михаила Семеновича Бершадского. Подобное случалось довольно часто. В последнюю минуту рождались какие-то не предусмотренные ранее пожелания, возникала необходимость оговорить детали предстоящего исполнения, уточнить последние нюансы. Некоторое недоумение вызвало настойчивое, дважды повторенное напоминание главного дирижера о необходимости обязательно захватить с собой скрипку. Ну что же, и в этом не было ничего сверхъестественного. Есть вещи, которые не так-то просто объяснить словами, но одна вживую сыгранная фраза может сказать музыканту значительно больше, чем целый многостраничный теоретический трактат.
Весть о случившемся потрясла пожилого, опытного и немало повидавшего на своем веку музыканта.
— У нас в оркестре? В наших артистических?
— Михаил Семенович, я понимаю и разделяю ваши чувства. Но сейчас речь не об этом. Не согласитесь ли вы предоставить на время Геральду Викторовичу свою скрипку? Надо же как-то спасать концерт, а другого достойного инструмента у нас сейчас нет.
— О чем вы говорите, Юрий Васильевич? Почту за величайшую честь! Геральд Викторович, прошу вас!
Райцер бережно приложил скрипку концертмейстера к подбородку, беззвучно пробежался пальцами по струнам, затем взмахнул смычком и исполнил несколько головокружительных пассажей.
— Действительно замечательный инструмент. Я рад за вас, Михаил Семенович.
— Спасибо, Геральд Викторович. Но есть одна маленькая поправка. Скрипка не моя, а государственная.
— А… Ну да, ну да… А, извините, как же вы? На чем же вы сейчас сможете играть? Не хотелось бы лишиться сегодня вашего ведущего голоса…
— Никаких проблем, Геральд Викторович. Я уже давно свою вторую скрипку держу здесь, на работе. Мне, знаете, как-то всегда казалось, что здесь, в железном шкафу, почти что сейфе, как-то надежнее, чем дома. Конечно, сегодняшнее происшествие заставит многое пересмотреть.
— Огромное вам спасибо, Михаил Семенович, и… ни пуха ни пера! Всем нам!
— К черту, Геральд Викторович!
Урегулировав вопрос со скрипкой — а в сложившихся обстоятельствах можно было считать, что решить его удалось и быстро, и успешно, и почти что безболезненно, — Владимирский немедленно вызвал главного администратора, препоручив тому немедленно заняться необходимыми контактами с органами власти. И несмотря на рьяную демонстрацию последним бурного возмущения случившимся, шумного и многословного негодования на недостаточную подготовленность служб безопасности, Юрий Васильевич чувствовал в его сетованиях определенную фальшь. А перехватив мельком брошенный на него администратором взгляд, Владимирский уловил в нем и наглость, и дерзость, и глумливое самодовольное торжество.
Тем временем прозвучал третий звонок. Концерт продолжался.
— Ну, Турецкий, что скажешь? Неужели и такой Чайковский тебя не убедил?
— Безусловно убедил. Меня только очень волнует состояние твоих конечностей.
— В смысле?
— Ты аплодировала с такой силой, что я серьезно опасаюсь за целостность и сохранность твоих рук.
— Да иди ты!
Конечно же Александр Борисович несколько лукавил. Завершив в далеком детстве свое музыкальное образование после трех или четырех уроков игры на фортепиано, Турецкий, к счастью, не успел за это короткое время выработать стойкое отвращение к извлекаемым из различных музыкальных инструментов звукам, которое обычно приобретают насильственно обучаемые ненавистному искусству юные особы. Но и взрастить в себе некоторый опыт даже в пассивном, чисто слушательском восприятии классической музыки ему также не довелось. Однако, будучи от природы человеком, наделенным великолепной интуицией — и не только в своих сугубо профессиональных занятиях, — зерна настоящего и подлинного от всяческих мусорных плевел он умел отличать безошибочно. И эта интуиция подсказывала ему, что сегодня они присутствовали не просто на концерте, а на некоем священнодействии, где это самое подлинное, великое и уникальное было продемонстрировано в полном объеме.
Что же касается показного равнодушия и повышенной ироничности, то в них воплощалась своего рода защитная реакция многоопытного юриста. Дай только Ирине волю, тут же пойдут всякие там «рубато»-«пиццикато», «экспрессия», «интонация» и прочие заумные термины, в которых Турецкий абсолютно ничего не смыслил. А кому же хочется демонстрировать себя полным профаном, даже если разговор затрагивает ну абсолютно чуждые ему области и материи?
— Нет-нет, я действительно очень рад, что ты вытащила меня на этот концерт. Надо, конечно, иногда…
— Ловлю на слове!
Пробираясь к выходу, Турецкий наметанным взглядом не мог не отметить появление в среде слушателей нескольких характерных фигур, которые не столько были озабочены скорейшим получением своей верхней одежды, сколько присматривались к толпе, как бы кого-то выискивая.
