— Да, недурно. Братина из сплава серебра, золота и бронзы, пресс-папье из серебра девятьсот одиннадцатой пробы, кулон, украшенный алмазами, и еще коробочка для хранения драгоценностей. Все предметы были тщательно подобраны друг к другу и вывозились явно на заказ.
Прозвенел второй звонок.
— Кстати о поездах. Я, Шурик, вспомнила одну историю.
— Так-так!
— Это мне одна моя коллега рассказывала. Короче, так. Жила-была советская семья: он — альтист, она — учительница литературы. Когда началась перестройка и все граждане принялись кататься туда-сюда, муж — его звали Гена — поехал в Германию и получил там место в оркестре, если не ошибаюсь — в Мюнхене.
— Понятно.
— Проблема в том, что он не мог вывезти свой альт.
— Он принадлежал ему или государству?
— Альт был его, купленный. Но по советским законам считался государственным достоянием, поскольку это был очень старый немецкий альт, девятнадцатого века. То есть вывезти семья его не могла.
— Очень интересно.
— Так вот, эта дама, по имени Лариса, когда ехала в гости к мужу в Мюнхен…
— А он уже был там? — переспросил Турецкий.
— Да, он подписал контракт и сразу же приступил к работе.
— Погоди, а на чем же он играл, если его альт был в Союзе?
— Боже ты мой, Шурик. Сразу видно, что ты не музыкант. Ну кто-то из коллег по оркестру дал ему на время инструмент. Это же дело житейское. У каждого уважающего себя оркестранта есть запасной инструмент.
— Так зачем же ему было вывозить альт?
— Как? Ну, во-первых, ему инструмент дали попользоваться, а вовсе не подарили. Во-вторых, это был его родной, любимый, привычный альт.
— Это имеет такое значение?
— Ну конечно! Свой инструмент — это как…
— Свой автомобиль?
— Гораздо больше. Это как друг. Как партнер, как муж или жена. Привычный, любимый, ты понимаешь его, а он понимает тебя и чувствует, когда тебе плохо.
— Так, это понятно, ну а в-третьих?
— Что «в-третьих»?
— Ты сказала «во-первых», «во-вторых»…
— А, ну да! В-третьих, его альт был просто объективно намного лучше, чем любой временный инструмент, который ему бы дали в оркестре.
— Я так догадываюсь, что финал твоей истории таков, что старинный альт благополучно вывезли контрабандой из СССР, и ты, жена помощника генпрокурора, неприкрыто сочувствуешь контрабандистам.
— Шурик! Прозвенел третий звонок.
— Ну так расскажи уже!
— Короче, кто-то надоумил Ларису. У нее было два красивых «фирменных» чемодана. В них внутри — ерунда, тряпки. А еще она взяла с собой в поезд старую, замызганную такую, хозяйственную сумку. На дно сумки положила альт, завернув в кухонное полотенце. А сверху набросала разную муру, которую обычно берут с собой в дорогу: жареную курицу в газете, какие-то вареные яйца, скорлупы накидала, разные обрывки и огрызки.
— Браво! Остроумно. Ну и что же?
— Ну, конечно, сумку с альтом на границе даже не открыли.
— И это мне рассказывает жена… Но история поучительная. Очень поучительная.
— Ой, Шурик, пойдем скорее, мы же на второе отделение опоздаем. Райцер будет играть концерт Чайковского — это должно быть что-то убийственное.
— В смысле?
— В смысле гениальности. Побежали! И респектабельная пара устремилась в концертный зал.
СКРИПАЧИ (продолжение)
Лишь в тот момент, когда, вытряхнув из плотного бумажного пакета, он аккуратно разложил на надгробной плите Леонида Борисовича Когана несколько заранее припасенных небольших иерусалимских камней, Райцер определенно почувствовал, что все-таки он не напрасно согласился на эту поездку. До сих пор многое из происходящего не только раздражало, но и по-настоящему злило: и чрезмерно затянувшийся полет, и тупая и надменная «проницательность» российских пограничников и таможенников, и надутая, самовлюбленная важность встречавшего его министерского хмыря…
Да и потом, разве же так он десятилетиями рисовал в воображении свое возвращение в Москву, в свой самый любимый и дорогой город? В Москву надо приезжать конечно же летом, и либо совсем рано, когда «утро красит нежным светом», либо ближе к вечеру, когда солнце, изломанное и уходящее, ослепительно отражается в окнах верхних этажей, или как это там с завораживающим волшебством в простых и обычных, казалось бы, словах изложено у Михаила Афанасьевича?
Но ночью, в метель, в пургу… Бр-р-р!..
Райцер с юных лет завоевал себе репутацию человека острого ума, стремительных словесных реакций, прагматичного, рационального, временами, возможно, даже излишне резковатого в своей саркастической ироничности. Подобный имидж его вполне устраивал, и он его всемерно поддерживал. Вторая составляющая его натуры — а здесь можно было обнаружить и чрезвычайную лиричность, и повышенную чувствительность, и даже некоторую сентиментальность — была глубочайшей личной тайной, в которую не допускались не только просто знакомые, но и самые близкие люди.
Впрочем, а были ли они у него вообще, эти самые близкие?
Со всеми женами — в официально оформленные браки Райцер вступал четырежды — отношения складывались непросто. Не являлась исключением и последняя супруга — златокудрая швейцарка Анна-Роза, довольно успешно проявляющая себя на ниве театральной критики. Внешне у них все выглядело замечательно: эффектная, состоятельная, преуспевающая пара. Но Райцер прекрасно понимал, что их союз по-европейски, в котором на первый план выходили не естественные теплота и близость, а сугубо юридические отношения, взаимные обязательства, скрепленные брачным контрактом, не являлся тем прибежищем, которое могло бы стать спасительной опорой в трудную минуту. Ментальность! Да и к тому же разница в возрасте — восемнадцать лет — начинала уже ощущаться. Нет, пока еще не тяжело и болезненно, но все же…
С детьми — и того хуже. Две старшие дочери категорически отказывались от каких-либо контактов. С младшей и с сыном никаких явных конфликтов вроде бы не было, но и хоть какой-то, хоть самой мало-мальской близости между ними тоже не существовало.
Друзья… И здесь тоже все обстояло неоднозначно. Те, с кем прошла молодость, с кем тайком пробирались в Москве на конспиративные кружки иврита и еврейской истории, разлетелись по миру, многие из них — а это преимущественно были представители музыкантского круга — с откровенной завистью отнеслись к звездному взлету Райцера, полагая себя не менее значительными и талантливыми фигурами в музыкальном мире. Конечно, прошедшие десятилетия обогатили его массой знакомств и общений с выдающимися личностями. И не только среди музыкальной элиты, в которую он входил на равных правах и в которой ощущал себя естественно и непринужденно. Представители древнейших аристократических фамилий, вплоть до королевских особ, выдающиеся ученые, знаменитые актеры, писатели и конечно же музыканты, музыканты, музыканты… Блистательные знакомые! Но друзья ли?
