Ночь Юрий Васильевич провел паршиво и беспокойно. К утру окончательно сформировалось гадливое чувство презрения к самому себе за собственную трусость, за нерешительность, за боязнь и нежелание хоть в какой-то мере повредить своему благополучному существованию.
«А ведь я теперь всю жизнь буду себя за это презирать! В порт! Скорее в порт! Еще ведь не поздно!»
Но, разумеется, поймать такси удалось далеко не сразу. И когда наконец какой-то разбитной водила — великолепный психолог, как и большинство представителей этой удалой профессии, — уловивший крайне обостренные нервные импульсы, исходящие от потенциального клиента, заломил до Шереметьева совершенно несусветную сумму, Юрий согласился не торгуясь и ни о чем не сожалея.
Конечно же он опоздал. Рыжая Геркина шевелюра, золотящаяся в толпе пассажиров, вылетающих в Вену, находилась уже за границей.
— Герка! — приблизившись к фатальному барьеру, завопил Юрий.
— Молодой человек, не нарушайте общественный порядок на государственной границе! — Державная девица была само воплощение непоколебимости социалистических устоев.
— Гера!
— Молодой человек, еще один крик — и я вынуждена буду прибегнуть к помощи правоохранительных органов!
Кажется, он его услышал. Во всяком случае, прежде чем затеряться в сжатом пространстве «накопителя» — кому из доморощенных извратителей русского языка пришло в больную голову это идиотское название: «накопитель», — Райцер широко и размашисто покрутил правой рукой над головой. Ему? Или кому-то еще из провожающих? Этого Юрий Васильевич уже не узнал.
Ни в какой ВИП-зал Владимирский, к явному неудовольствию Николая Родионовича, не пошел.
— Юрий Васильевич, у нас же еще масса времени. Да потом, наши сотрудницы и встретят Райцера, и проводят его туда, где мы его будем ожидать. Чего нам толкаться в этом цыганском таборе?
Действительно, огромные, великолепно перестроенные и отремонтированные залы аэропорта напоминали какое-то первобытное кочевье. Толпы перемещающихся из стороны в сторону неудачливых пассажиров с отложенных рейсов пересекались в настолько закрученный человеческий водоворот, что напоминали толчею на самых центральных и загруженных станциях метро в часы пик.
Но у Владимирского, многократно облетевшего за свою жизнь не столь уж огромный земной шар, до сих пор сохранилось какое-то детское отношение к магии изрекаемых по ретрансляции — и не всегда, как правило, разборчиво — слов: «Произвел посадку самолет авиакомпании… следующий рейсом номер… из…» И, как опытнейший авиапассажир, прекрасно понимая, что после посадки самолет еще долго будет кружить по вспомогательным дорожкам аэропорта, что ему потребуется время, чтобы «припарковаться» к своему трапу, заглушить двигатели, и лишь потом к выходу будут приглашены первые пассажиры, Юрий Васильевич, встречая кого-нибудь, всегда с удовольствием вливался в группу возбужденных, радостных, с нетерпением ожидающих свидания со своими родными и близкими людей, не будучи в состоянии подавить в себе бессмысленного желания поминутно поглядывать в сторону выхода.
Геркин прогноз об их скорой встрече на каких-то вольных широтах и меридианах не оправдался. Очень часто их гастрольные маршруты пролегали совсем рядом, но никогда не пересекались. И причиной этого были не злокозненные происки «большевистских агентов», а сугубо практические, финансовые соображения зарубежных антрепренеров, организаторов гастролей. Зачем, спрашивается, в одном и том же месте, в одно и то же время проводить концерты двух выдающихся звезд скрипичного искусства? Создавать ненужную конкуренцию? «Оттягивать» друг у друга потенциальных слушателей, готовых дважды выложить за билеты кругленькие суммы? Нет, серьезный бизнес так не делается.
Полтора десятка лет Райцер и Владимирский вообще не имели друг с другом никаких контактов. Позже, по мере развития общей перестроечной «гуманизации», объявились общие знакомые, снабдившие адресами, номерами телефонов. Перекинулись несколькими открыточками, пару раз с трудом отыскали друг друга по телефону: дозвониться до людей, проводящих большую часть своей жизни в самолетах, — непросто даже и при мобильной связи. В последние годы начали изредка перебрасываться краткими сообщениями по Интернету. Но нет, не трудности в установлении связи и недостаток времени были главной причиной какой-то напряженной сдержанности этого общения. И оба это прекрасно понимали. Слишком разные жизни они прожили, слишком разными людьми стали за это время. И чтобы нащупать какие-то точки соприкосновения, обрести былое взаимопонимание — если оно и вообще возможно после столь долгого перерыва — конечно же нужна была личная встреча. И Владимирский ждал ее, ждал с радостью, волнением и тревогой.
Владимирский. А Райцер?
Потянулись первые пассажиры с лондонского рейса. Райцера не было. Странно. Обычно пассажиров первого класса приглашают к выходу в первую очередь, а Райцер летел именно первым классом. Когда количество прибывших перевалило за несколько десятков, Владимирский забеспокоился:
— Его до сих пор нет. Что бы это значило, Николай Родионович? Какие-то проблемы?
— Я же говорил вам, Юрий Васильевич, надо было, как всегда, воспользоваться услугами ВИП-зала, а не душиться тут в тесноте…
— Да-да. Вы конечно же правы. («Черт возьми! Почему эти серые чинуши так часто оказываются правыми в элементарных ситуациях? Возможно, именно потому, что как раз они-то эти ситуации и создают и, соответственно, превосходно в них ориентируются»). Николай Родионович, если вас не затруднит, проконтролируйте, пожалуйста, по своим каналам.
— Разумеется.
И значительный Николай Родионович направился к стеклянной двери со столь любезной всем облеченным особыми правами надписью: «Посторонним вход воспрещен!»
Но вельможного вмешательства Николая Родионовича не потребовалось, поскольку именно в этот момент в распахнувшихся створках выхода появилась знакомая, чуть-чуть сутулая фигура, с по-прежнему обильной шевелюрой, правда, уже не в роскошных рыже-золотистых переливах, а скорее в каком-то серо-пегом окрасе.
— Герка! Дорогой! Наконец-то!
— Здорово, Юрок! — Обнялись довольно неуклюже: одному мешал висящий на левом плече скрипичный футляр и элегантный, но довольно объемистый чемоданчик в правой руке, второму — совершенно ненужная и неуместная в прогретых помещениях аэропорта шуба. — Слушай, ну где же все эти ваши знаменитые переделки, перестройки, приобщения к нормальному цивилизованному миру? Я показываю этому парню на таможне страховой полис на скрипку, он выпучивает на меня дикие глаза, как будто я везу гранатомет в Кремль, начинает куда-то звонить, за кем-то бегать, являются еще трое ошалелых, и все пялятся на меня, как на сумасшедшего. Ну дорогая скрипка, не спорю, страховка — на четыре миллиона фунтов, а по-настоящему — она и вообще бесценна. Но что, таможенникам в международном аэропорту не объяснили, что некоторые музыкальные инструменты стоят очень дорого? И это не такое уж редкое явление. Как в глухом медвежьем углу, честное слово!
