Голос второй женщины, не менее властный, но заметно растерянный, мог принадлежать, как сказал Турецкий, матери Зои — Елене Федоровне.
Их собеседник был явно не стар, говорил он хотя и достаточно уверенно, но не в такой степени, как Зоя. Проглядывались все-таки нотки сомнения. Да и вопросы в основном задавал именно он.
И говорили они, словно заправские конспираторы, не называя друг друга по имени, не обозначая конкретных лиц и событий. Обтекаемые такие фразы, но они стоили того, чтобы на их фиксацию понадобились определенные усилия оперативной службы Московского уголовного розыска.
Осталась, как заметил Турецкий, самая малость: уточнить у операторов мобильной сети, с какого телефона вел переговоры собеседник Воробьевых, и выяснить, кто он, их таинственный абонент. Хотя по некоторым вопросам, которые тот задавал, Александр Борисович высказал предположение, что неизвестным мужчиной мог оказаться Вадим Григорьевич Рутыч. Но было очень важно еще знать, где он находится в настоящее время — в Москве или в Нижнем Новгороде? А для этого, как уже договорился Турецкий с Грязновым, в Москве начался розыск неизвестного агентства, в котором тот работал. Ответ должен был прийти скоро.
А пока Турецкий, Романова и Копытин крутили пленку, возвращаясь, вслушиваясь в интонации собеседников и пытаясь разгадать за эзоповым языком «переговорщиков» явно криминальный смысл их интересов.
«— …Что нового?» — такой вопрос последовал сразу за безотносительным «здравствуйте».
— Все то же… Уже было. Показалось, не столько умно, сколько хитро. А ей плохо. Состояние усугубляется ненужными вопросами…»
Это голос, по всей видимости, Елены Федоровны.
«— Никак не отстают?
— Нет. Сегодня снова. Главный интерес, когда, сколько раз, где, у кого, понимаете?
— Разумеется. И есть основания?
— Пока никаких. Если судить по тому, что уже, оказывается, известно.
— И много известно?
— Кое с чем приходится соглашаться. Спасает состояние, понимаете? Люди же все-таки.
— А вот на это ловиться опасно. Крайне. Расчет на дураков может оказаться грубейшей ошибкой. Особенно сам. Имейте это в виду в первую очередь. Они просто так не приезжают.
— Да это понятно. А вы не боитесь?
— Чего?
— Ну… как это бывает? Кругом глаза да глаза. Нет?
— Не замечал. А вот вы о себе тоже не забывайте. И обязательно ей скажите. Я позвоню попозже, когда она сможет.
— Да вообще-то может…
— Нет, напряжение — штука опасная, надо отдохнуть. И вы постарайтесь не волноваться. Пока.
— Пока…»
— Ну ясное же дело! — воскликнул Владислав.
— Чего тебе ясно, старина? — ухмыльнулся Турецкий. — Я тоже считаю, что речь идет о том, как себя чувствует Зоя после допроса у меня. Но это я чувствую. А нужны не чувства, дружище, а твердая уверенность. Хочешь, я тебе подложу под этот якобы многозначительный и таинственный разговор, ну, скажем, беседу двух торговцев картофелем на местном рынке?
— Ну уж это ты слишком, Александр Борисович, дорогой ты наш шеф и учитель! — возразила Галя.
— А ничего не слишком. Мужчина и женщина пытаются спасти свой товар от конкурентов, которые слишком много знают о неважном качестве их товара и могут нагадить, извините за выражение. Подложите под фразы картофельную идею, и все станет на свои места. Это не улика, ребята. Но любопытно, значит, в стане противника, будем так считать, царит уже нервное напряжение, и они себя успокаивают тем, что следствию и некоему «самому», то есть, как я не без оснований подозреваю, видимо, мне, мало что известно. А с тем, что уже известно, им приходится осторожно соглашаться. Так?
— Я как раз именно об этом.
— Отлично, поехали дальше…
«— Как ты себя чувствуешь?
— Уже лучше. Держалась на пределе.
— Хитростей много? Сумела?
— Как ты говорил… Искренность… только она и помогает… Я ж врать не умею, ты знаешь.
— Еще бы!
— Тут, между прочим, все уже прошли через… ну, понимаешь? Я в курсе. Мне показалось странным, что вопросы касались главным образом тех. Что да как? Наши отношения… Что-то пустое.
— Значит, пошли по кругу? А ты в них уверена? Поняла о ком?
— Чего ж не понять? Как тебе сказать? Раньше — да. А сейчас возникли сомнения… Нет, не осуждение, нет, но… как бы это?
— Обывательская точка зрения?
— Вот! Абсолютно прав. Мол, ну как ты не понимаешь? Иной уровень… Надо было соответствовать… Такая, прости, херня!
— Провинциальное самоедство?
— Оно самое. Плюс безумное самолюбование. Как это все осточертело!
— А я о чем говорил? Не верила.
— Теперь убедилась… Это была моя ошибка. Да, кстати, стал известен мой друг. Естественно, понадобился домашний адрес, имей в виду.
— А, даже так? Неплохо. Спасибо, что сказала. Подготовлен, значит, вооружен… Твои-то как? Голоса вроде бодрые. И ты не опускай головы. А если снова возникнут вопросы, что, я уверен, обязательно произойдет, не скрывай ничего, касаемо наших бесед, поняла? Тут все законно, бояться нечего.
— А мне-то чего бояться? Я — потерпевшая сторона. Из всех бед самое худшее я уже прошла.
— Так-то оно так, но, ты понимаешь, у нас же пока всю душу не вывернут наизнанку, не успокоятся. Менталитет таков, дорогая моя… А тебе о здоровье думать надо. Ты, к слову, свое обещание помнишь?
— Какое ты имеешь в виду?
— Главное, разумеется.
— Ну конечно. Но должно пройти некоторое время. Мы же решили?
— Согласен, не спорю, но и ты меня пойми, новое ожидание становится еще более нестерпимым. Я бы подъехал, а? Место найти нетрудно. Временно.
— Ты не наглеешь помаленьку, нет?
— Не думал, что естественное желание покажется тебе наглостью…
— Я не об этом. Об излишней торопливости… А что касается желания, то я в принципе подтвердила, как ты помнишь. И снова не возражала бы, просто моим это может показаться сейчас очень несвоевременным, так мне кажется…
— Ну мы же не королевская семья! К чему условности?
— Может осложнить. А я хочу тишины… Это пока единственное мое желание.
— Я глубоко его ценю… Но и ты меня пойми, столько ждать…
— Ну не бессмысленно же!
— А в чем еще и смысл-то?.. Значит, говоришь, интересовались? Ну пусть, я готов. Важно быть искренним, да?
— Только так.
— Ты умница… А я поражаюсь: зачем, ради кого столько времени потерял? Столько лет? Вот где гнездилась главная ошибка.
