Александр Борисович был, естественно, в курсе того, что в самом конце вчерашней «беседы» с применением звукозаписи — примерно такой же, как в Москве беседовал в своей машине с Воробьевой следователь Климов, — с Зоей случилась неожиданная истерика. К чести Гали, она не растерялась и сумела по-своему, что называется по-бабьи, быстро успокоить и утешить свидетельницу. Допрос у них шел во временно свободном кабинете старшей медсестры, и там стоял на подоконнике графин с водой. В общем, Зоя успокоилась. А такой нервный ее срыв легко объяснялся всеми теми событиями, которые обрушились на голову бедной девушки за последнее время. Когда-то ж постоянное накопление негатива должно было получить свой выход! Галя это просто и доходчиво объяснила всхлипывающей Зое, и та пыталась ей благодарно улыбнуться сквозь слезы.
Романовой эта вспышка показалась вполне естественной и даже в чем-то закономерной, однако Турецкий тем не менее позволил себе усомниться.
Но если все было неискренним, то тогда чем же? Артистизмом в высочайшем его проявлении? А способна ли на это Зоя? Гале казалось, нет. Турецкий неопределенно пожимал плечами. И повестку Воробьевой, которая сегодня была дома после дежурства, все-таки послал.
— Ты мне не мешай, — сказал он Гале. — Я буду играть сегодня роль плохого следователя. И никакие истерики ей не помогут. Выдержит — флаг ей в руки, больше мучить не буду. Но у меня сильные сомнения, что Зоя твоя — женщина слабая и истеричная.
— Она такая же моя, как и твоя, — горячо возразила Галя. — Просто я пыталась понять ее по-человечески, как это бывает, когда твой любимый, единственный, сперва ставит тебя перед жутким, варварским выбором, а потом, словно издеваясь, когда ты валяешься у его ног ниц, плюет тебе в физиономию, топчет грязными сапогами и называет шлюхой! Да я б после таких мучений горло ему перегрызла бы, мерзавцу…
— Ну-ну, ты поспокойней, Галочка, не надо столько эмоций. Если Морозов был подлецом, его и судить надо было, как подлеца.
— Какой суд, Александр Борисович?! — почти взмолилась Галя. — Ты о чем говоришь? Да все судьи до последнего с наслаждением растоптали бы ее уже за одно то, что она покусилась на свободу их кумира! Ты где живешь? Опомнись!..
— Не уверен, — усмехнулся горячности Гали Александр. — А вот я не исключаю как раз обратного варианта. У нас очень любят именно «опускать», извини за поганый термин, общих кумиров. И Морозов не оказался бы исключением. Другое дело, что вменить ему было бы нечего.
— Вот с этого и начинай…
— Погоди, я не понял, ты что, собираешься спорить с Законом? Ты считаешь, что мы занимаемся не тем?
— Не передергивай. С Законом твоим будет спорить только набитый и безнадежный идиот. Я пыталась понять Зою, и, кажется, мне это удалось. И теперь сама не исключаю, что она, в ее состоянии, могла, грубо говоря, заказать его. Ну а исполнителей у нас, сам догадываешься, пруд пруди. Но пока мы не найдем исполнителя, мы абсолютно ничего не сможем предъявить и Зое Воробьевой.
— Это что-то новенькое! — удивился Турецкий. — Ну-ка поподробнее?
— А ты прикинь. Ну представим, что Зоя скажет: да, я искренне желала его смерти по той-то и по той-то причинам. Он такой и сякой, сломал мою жизнь, заставил совершить смертоубийство — я имею в виду аборт. Кстати, все церкви мира решительно осуждают эту сволочную практику. Может, и у нас когда-нибудь кончится это безобразие… Да, заявит она, я говорила об этой своей жажде мести многим — и здесь, в Нижнем, и в Москве, а кому, уже и не помню, не в том состоянии была, чтобы запоминать. И вот, получается, нашелся настоящий мужчина, который отомстил за меня. Я не знаю, кто он, но я готова упасть ему в ноги! Что ответишь?
— Демагогия, Галочка.
— Разумеется. Но ведь и Зоино признание тоже еще не факт. Придется очень старательно доказывать, иначе весь наш карточный домик рухнет от первого же плевка со стороны самого захудалого адвокатишки.
— Красиво замечено. Но что ты предлагаешь? Твои эмоции тоже, между прочим, к делу не пришьешь… Ну а ты чего молчишь, сыщик? — неожиданно обратился Турецкий к Копытину.
Тот молча сидел чуть в стороне от споривших и внимательно, даже с некоторым изумлением, к ним прислушивался. Такой диалог, да еще в подобном тоне, ему и близко не снился. Да чтоб у них в прокуратуре либо в милиции — со старшим по званию?! Никому даже в голову не придет!.. А Турецкий еще спрашивает его мнение… А какое может быть мнение, если душа — на стороне Галочки, как ласково называет ее все время Александр Борисович, а правовое сознание, естественно, вместе со старшим помощником генерального прокурора. Такой вот, понимаешь, раздрай!..
— Ну? Есть собственное мнение? — повторил Турецкий. — Не слышу?.. Тогда подумай еще, а я пока вот что хочу сказать. Дорогая Галочка, мне бы очень хотелось, чтобы ты, прежде чем делать для себя окончательные выводы, внимательно читала и анализировала собственные записи.
— А где я была невнимательна?
— Напротив, очень внимательна и поэтому не упустила одной важной характеристики твоей Зои.
— Слушай, мне надоело! Она не моя!
— Ну прости, это я так… для красного словца. По-моему, Олег Вольнов заметил, что у Зои иной раз проявляется излишне жесткий ее характер. Не помнишь, где это сказано?
— Помню, именно так он и сказал. Я записала и сама задумалась. И поймала на себе его заинтересованный взгляд, но он тут же отвел глаза. И даже слегка, кажется, покраснел так, будто его уличили в тот момент, когда он в щелку подглядывал за обнаженной женщиной.
— Какое интересное наблюдение! — усмехнулся Турецкий. — И ты полагаешь, что он был искренним, сказав тебе это? А не мог ли он бросить тебе наживку и посмотреть, как ты будешь ее заглатывать? Стоит тебя опасаться или нет, например?
— А вот это мне не пришло в голову. И, по-моему, такое объяснение может прийти в голову только сотруднику высшего эшелона Генеральной прокуратуры. Нам, «на земле», такое придумать не по плечу. Да, Владик?
Копытин вздрогнул, не ожидая вопроса, и увидел устремленные на него глаза москвичей. И вдруг лицо его начало непроизвольно краснеть. Он окончательно смутился.
— А вот тебе и ответ, Александр Борисович, — хмыкнула удовлетворенная Галя. — Обыкновенная реакция, мы просто смутили человека своим неожиданным пристальным вниманием, и не больше. И никаких тебе ловушек. Нет, те ребята были со мной предельно, я уверена, искренними. Они могут ошибаться в своих предположениях, но они и ошибаются тоже искренне. Тот же Олег делал, между прочим, попытки как-то оправдать подлость Леонида, на это хоть ты обратил внимание?
— Разумеется. Именно поэтому я могу предположить, что… ну хорошо, наша Зоя, несмотря на все свои обиды и горести, была и остается человеком с двойным дном.
— Хоть мне ее и жалко, но возражать в данном случае не буду. Тут ты, возможно, прав. Вопрос в другом: как добраться до этого второго дна?
— Об этом я и буду думать, — он посмотрел на Копытина, — пока ты, Владислав, съездишь и привезешь сюда нашу красавицу. Вежливо, но настойчиво, мол, у следствия появилась крайняя необходимость сделать ряд уточнений в связи с некоторыми противоречиями, возникшими в ее показаниях. Как местный житель и патриот своего города, можешь сделать ей тайное признание, что, по твоему мнению, это уже последний допрос и москвичи, кажется, собираются уезжать, больше, похоже, им тут делать нечего. Задача ясна?
