Турецкому почему-то и в голову не пришло крикнуть, позвать на помощь. Они боролись, схватившись, словно на борцовском ковре, ломали друг друга, гнули к полу, выкручивали руки, так что хрустели пальцы. Наконец сильной подсечкой удалось завалить Белецкого. Но тот немедленно вывернулся, вскочил, затем, чуть отступив, с диким ревом кинулся на поднимающегося с пола Турецкого. И тогда сработала чисто моторная память – это когда уже мозги ничего не соображают, а тело вдруг вспоминает такое, что случается разве что на самом краю жизни. Видя рушащуюся на него тушу, Турецкий вдруг резко откинулся на спину и изо всех сил, будто развернувшейся пружиной, врезал подошвами ног в грудь Белецкого – вперед и вверх!
Произошло непонятное: инерция броска совместилась с направляющей встречного удара – Белецкий словно взмыл, пролетев над следователем, дико, истошно закричал и… исчез.
Турецкий тут же перекатился в сторону, вскочил на карачки, готовый к немедленному отпору, но никого не увидел. Услышав странные звуки, он резко обернулся и разглядел наконец в дверях онемевших оперативников с пистолетами в руках. Но смотрели они не на него, а в сторону окна.
– Где он? – Турецкий шагнул к ним.
– Вон, – показал один из них на раскрытое окно.
Александр Борисович бросился туда, перевесился через подоконник и увидел далеко внизу, на крыше нижней части здания, распластанное ничком тело человека.
Что же произошло? Это я его или он сам? Или и то и другое вместе?
– Он, наверное, решил самоубийством покончить, Александр Борисович, – сказал оперативник. – Прыжок был такой, что…
«Успокаивают», – подумал Турецкий. А он ушел, мерзавец, и я ему помог. Он снова свесился над подоконником и увидел, что внизу открылись двери и на крышу выбегают люди, обступая тело лежащего.
– Вызывайте дежурную оперативно-следственную бригаду с Петровки, – сказал Турецкий оперативнику. – И поставьте в известность Меркулова.
– А вы сами что же? – изумленно спросил старший из них.
– А я, мужики, уже свидетель. Если не обвиняемый.
Прозвякал «сотовик». На связи был Кондратьев.
– Александр Борисович, докладываю: задержание прошло без эксцессов. Куда его теперь?
– Отвезите его к Грязнову, в МУР. И передай ему, – к Турецкому возвращался юмор, – что мои новые погоны только что упали на крышу.
– Как так? – удивился подполковник.
– А вот так. Из окна он выбросился. А я, кажется, помог.
– Ну и дела у вас наверху… Может, чего надо?
– Спасибо, я уже распорядился вызвать дежурную группу. И чем ты поможешь, Володя, если у нас вся жизнь, как в курятнике. Верхний гадит на нижнего… Так было, так есть, увы, так и будет.
– А вы оптимист, Александр Борисович! – рассмеялся командир «Пантеры».
Эпилог
Инесса Алексеевна Нечаева, верная своему слову, позвонила Турецкому в субботу утром и напомнила, что нынче девятый день и Александр Борисович обещал… впрочем, если у него имеются неотложные дела, то она поймет и вообще, возможно, не надо брать в голову… Словом, состоялся содержательный разговор, из которого можно было сделать вывод, что женщине ой как плохо и движет ею вовсе не жажда приключений, а самое обыкновенное и потому действительно отчаянное одиночество.
Следовало подумать. Тем более что Турецкий не мог бы похвастать особой занятостью. Он напоминал сам себе скворца, у которого неожиданно сперли скворечник со всем его пищащим содержимым: заботиться не о чем, кроме как о собственном пропитании, а до отлета время немерено. Вот и существуй как знаешь.
Демарш, предпринятый свихнувшимся Белецким, – а это было, скорее всего, именно так, во всяком случае, иначе и думать не мог Турецкий, анализируя на следующий день происшедшее, – напрочь выбил Александра Борисовича из седла. Естественно, не мог он промолчать, утаить или каким-то образом повернуть происшествие в свою сторону, на собственную пользу. И хотя ворвавшиеся в последний момент в кабинет бизнесмена оперативники однозначно никакой вины «важняка» не усматривали, Турецкий понимал, что допустил нелепый и оттого поистине трагический промах, о чем с присущей ему прямолинейной гордостью и заявил Меркулову.
К сожалению, при сем присутствовал начальник следственного отдела Казанский, для которого признание Турецкого было истинным подарком судьбы. Большей гадости никто бы не смог придумать Александру Борисовичу, нежели он сам. Казанский так понимал, что сгорел-таки меркуловский любимчик. И верно, тут же последовали приказы генерального прокурора о привлечении Турецкого к дисциплинарной ответственности за неумело проведенный арест такого важного человека, каковым являлся Белецкий, об отстранении от дела, о производстве служебного расследования и так далее. Словом, классный чин государственного советника юстиции третьего класса плакал горючими слезами, а взамен генеральских погон светил как минимум выговор. Впрочем, без трепета душевного могли и уволить. Последнее хоть и было гадко, но обозначало некую свободу, к которой так неразумно стремилась в тайне душа Турецкого.
Меркулов осунулся от переживаний. Казанский ходил гоголем, не понимая, что прокол у Турецкого должен был, по идее, задеть и его собственную честь. Но честь у Казанского отсутствовала, а потому он откровенно радовался промаху подчиненного, забиравшего слишком много внимания властей предержащих.
Турецкий отдыхал в семье. Подумывал даже податься на время куда-нибудь подальше из Москвы, к солнцу, к югу, может, вывезти семью к Черному морю, хоть на недельку. Машину хорошо бы выклянчить у Славки, поскольку собственный «жигуль» дышал на ладан.
В пятницу вечером позвонил Меркулов и спросил, как отдыхается. Целый день прошел, как он не видел Турецкого. Соскучился, видать. Заодно сообщил, что по поводу последнего события мнения разделились, и есть такие, кто уверенно утверждает, что лучшего исхода было невозможно себе и представить. Как говорится, некий сбой в процессе задержания – и главная фигура выбита из игры напрочь. Меркулов напоследок велел не вешать носа, ибо последнего мнения, по его сведениям, придерживается и сам Михеев. Поэтому нельзя исключить и такого поворота событий, что Виталий Сергеевич, проинформированный о грозе, обрушившейся на бедную башку Турецкого, вполне мог прикрыть своим премьерским крылом изгоняемого неудачника.
Сам же Александр Борисович таковым себя не считал. Ну не вышло, и погоны обломились, зато не надо шить новый мундир. У всякого минуса есть и свои плюсы. Заодно отпала и необходимость выяснять мотивы преступных действий уважаемого бизнесмена Белецкого. Спустят на тормозах и всех соучастников «чеховских помывок»: генералов повыгоняют, и те тут же перейдут в коммерческие структуры, а вольных бизнесменов президентская кара вряд ли коснется.
Зная это, Турецкий и не особенно волновался за судьбу дела. Результат он примерно видел: президент пошумит, премьер погрозит, а в лучшем случае накажут мелкую сошку. К примеру, уволят без выходного пособия главного смотрителя чеховских оргий. Ну, Лысов – этот покруче. Хотя тоже под большущим вопросом. Как там Гоголь-то писал? Скучно на этом свете, господа!
