– Я больше нашу церковку любила – маленькую, храм Спаса на Песках. Ее из окна класса было видно…
– Да… Вот отец и говорит: что-то ты давно Ольгу в гости не приглашал. Вы не поссорились? Нет, говорю, просто у нее программа жесткая. Да и у меня – тоже, он же знает. Еще спрашивал: не собираемся ли пожениться…
– А ты чего ответил? – ревниво вскинулась Ольга.
– А я сказал, что и без женитьбы люблю тебя. А когда освободимся наконец от своих институтов и академий, я увезу тебя в какую-нибудь страну. И станешь ты женой посла. Ну не сразу, конечно. Но к этому идет… Слушай, Оленька, ты все-таки помирись с Геннадием Алексеевичем. Объясни ему помягче, что если уж кому кого и ненавидеть, так это моему отцу твоего. А между тем Андрей Васильевич, можешь честно говорить, несмотря ни на что, глубоко уважает его. Как человека, профессионала. Ну не согласен с чем-то, так на то они и руководители высшего ранга. Чтоб, значит, находить согласие. Отец вон в губернаторы собирается баллотироваться. Опять, выходит, будут сталкиваться. Но больше всего отец переживает за нас с тобой…
– Не знаю, что делать… Но, по-моему, для отца даже имя Андрея Васильевича – как красная тряпка для быка. Слушай, а может, он считает, что я – шпионка? Подслушиваю и все через тебя передаю будущему свекру?
– Нет, дело не в этом. Насколько я сам разобрался в данной ситуации, главным тут всегда был только один вопрос: чье влияние на нашего Президента сильнее. И они оба ошибаются. Думают – победит тот, кто ототрет соперника в сторону. Лучше – в небытие. Но это я рассматриваю как крайний вариант. Потому что оба они занимали по отношению друг к другу полярные позиции. И всем, понимаешь, это было очень выгодно. Я бы, вообще говоря, на месте Президента так нарочно и дальше сталкивал бы их лбами, пусть ссорятся, зато, опираясь то на одного, то на другого, можно проводить любые решения – вроде как бы «под давлением». А другие – те под шумок все свои дела делали, мол, пока шумят большие, нас, маленьких, незаметно. Ну не сволочи? И их много, это ж какие аппараты! Да я отцу как-то сказал: даже если вы и захотите найти общий язык – вам все равно не дадут, не позволят это сделать. Потому что если у Президента постоянно правая рука занята дракой с левой, значит, ему некогда заниматься главными своими делами. И это всем, извини, сегодня на руку…
– Да-а… – вздохнула девушка. – А ты, Стаська, совсем большим дипломатом заделался. Научила тебя твоя академия… Все понимаешь, даже завидно. Не знаю, зачем тебе нужна жена с высшим экономическим образованием? Я не умею так складно выражаться…
– Нужна, нужна, успокойся. И вообще, я не знаю, о чем мы говорим! Давно не виделись, соскучились… лично я – очень! И вместо того чтоб рвануть куда-нибудь, сидим и родителей обсуждаем! Да пошли они все! Ну, поедем? Или ты уже раздумала?
– Я-то не раздумала, да только отец испортил настроение. А ты на машине?
– Предлагаю на метро, так скорее, а там нас ребята встретят. Как? И потом – ведь выпить придется, а я – ты знаешь – тогда за руль не сяду.
– Мне главное – от охраны удрать. Они наверняка сейчас за нами наблюдают, ходят где-нибудь рядом. Отец почему-то в последнее время очень беспокоиться стал обо мне. Может, боится чего?
– Ах ты, наивный ребенок! – Стас обнял девушку и притянул к себе. – Да как же ему не бояться, когда ты такая красавица стала! А ну как украдут! И выкуп потребуют в… сто миллионов долларов! Как он, осилит такую сумму?
– Да откуда у него! – небрежно, даже с иронией бросила Ольга.
– Вот поэтому тебя и охраняют. Но, надеюсь, меня они не застрелят?
– А я как раз только что с Егором Петровичем поссорилась из-за этого. Да он небось все равно в машине сидит, ждет, – Ольга ткнула большим пальцем себе за плечо. Стас даже не обернулся.
– Ну так как, удерем?
– Давай!
Они разом вскочили со скамейки и наперегонки кинулись к переходу в метро. Миг – и исчезли под землей.
С противоположной стороны площади, от Политехнического музея, в переход мгновенно метнулся плотный молодой человек, до этого момента томительно ожидавший, вероятно, девицу под часами. Для полного правдоподобия он даже держал в руке одинокую гвоздичку и при этом часто поглядывал то на свои наручные часы, то – на уличные.
В это же время из милицейской будки, нависшей над углом сквера, торопливо спустился похожий на первого человек, держа возле уха трубку радиотелефона.
– …Ага, удрали, – торопливо говорил он. – Пустяки всякие, родителей ругали, ага… Но их повели.
– Ну что ж, давай и ты двигай, не отставай от них. Поглядим, чего наша молодежь задумала, – ответил ему мужчина, сидевший в «мерседесе». – Не упусти! И не конфликтуй, команды еще не было.
Глава 10.
– Послушайте меня, господа хорошие, – сказал Турецкий, обсудив последние сообщения, которые принесли утром собравшиеся в его кабинете следователи и сыщики, – сегодня ночью, закончив изучение дел, я прикинул, что, только соединив их и расследуя совместно, мы сможем вычислить искомого заказчика или нескольких, но действующих по общему плану. Теперь, после похищения трупа одного из убитых, я не только окончательно утвердился в этом мнении, но и прихожу к выводу, что противник у нас достаточно опытный, сильный и, вероятно, беспощадный. Следовательно, в процессе следствия у всех у нас, вместе взятых, и у каждого в отдельности могут возникнуть крупные неприятности…
Он уже понял и другое: ночной телефонный разговор как бы подводил итог тому, что наработано по пяти уголовным делам. «Доброжелатель» все прекрасно знал и, возможно, сам и отдавал приказы об убийствах и похищениях. Он же и предупредил: будете послушными, прекратите дела или приостановите следствие, останемся друзьями. Наглость все-таки никогда не знала границ! Конечно, ни о каком прекращении или приостановлении и речи не идет, хотя… Но тем не менее поставить в известность о ночном разговоре Александр мог только Константина Дмитриевича Меркулова, и то лишь потому, что считал его своим настоящим и верным и надежным другом. Ну еще – Грязнова, поскольку тот в верности и надежности может еще посоперничать с Костей. И все. Этим сидящим в его кабинете молодым людям он не должен был ничего говорить. Только предостеречь.
– Вот поэтому, господа, прошу вас еще раз подумать сегодня, готовы ли вы продолжить расследование данного, очень противного и опасного объединенного дела. Я обязан вас предупредить, ибо имею к тому некоторые основания. Обещаю не держать зла против того, кто откажется. Потому что в дальнейшем никакого снисхождения не будет. И… высоких слов и жестов – тоже не надо. Я – человек простой, всякие слова понимаю, даже ненормативную лексику. Прошу.
Он чуть было не сказал: думайте! Но вовремя схватил себя за язык: не хватало еще, чтобы он уподобился тому вежливому мерзавцу…
Александр видел, что невольно поставил своих коллег не в самые лучшие обстоятельства, но проще теперь, чем потом, когда может быть поздно. И если бы кто-то из них сейчас искренне сказал: «Я сомневаюсь в своих силах» или «Не хотелось бы рисковать, ведь люди все равно погибли и их не вернешь», он бы прекрасно понял говорившего и не обиделся. Но они молчали так красноречиво, что ему стало ясно: все сочли его предупреждение чисто формальным ходом. Чем-то вроде предупреждения судьи: господа, вы обязаны говорить правду, и только правду… Надо подобное говорить – вот он и говорит. Давай, мол, кончай треп и переходи к делу… Да, положение! Вся надежда лишь на то, что преступники не станут размениваться по мелочам, а выберут в качестве главной мишени его, Турецкого. Однако возникает новая дилемма: расследование надо форсировать, но делать это так, чтоб ни одна живая душа о том даже не догадывалась. То есть нигде не светиться. Никому ничего не докладывать. Во избежание прослушки запретить любые разговоры, связанные с делами, в тех помещениях, где она возможна. И так далее и тому подобное. Ничего ситуация? Можно подумать, что прокуратура – сама себе не хозяйка, а расследование ведется в условиях вражеской оккупации, в глубоком подполье, в тылу у фашистов. Ну а разве по большому счету – не так? Если исключить фашистов. А с другой стороны, куда их исключать-то? Не одни – так другие, просто названия разные. И имена.
