Для возбуждения и порции за глаза хватит, — усмехнулся Турецкий.
Я имею в виду — крупного дела. Чтобы послы не вякали, — нашелся знакомый.
Парни из ФСБ, безошибочно определяя жертвы, уединялись с ними и в лоб задавали такие вопросики, сдобренные четкими фотографиями, что студентики, и так- то порядком обалдевшие, обалдевали совершенно.
Раскалываются? — спросил Турецкий у одного из парней.
А куда им деваться? — откликнулся сотрудник и подмигнул негру. — Правда ведь, господин Тиббс?
Правда, правда, — торопливо ответил студент.
Господин Тиббс хорошо знает, что чистосердечное признание... ну и так далее. О’кей?
О’кей! О’кей!
Но далеко не все были такими, как господин Тиббс. Некоторые требовали представителей своих посольств, возмущались, быть может и справедливо, другие же начисто забыли русский язык, а третьи вообще молчали. Одного такого молчуна Турецкий и встретил у Славы Грязнова в комнате на третьем этаже.
С первого взгляда на чернокожего студента Турецкий определил, что крепкий орешек достался Грязно- ву. Широкоплечий, с могучей шеей борца, большими ладонями, сжатыми в кулаки, бесстрастно равнодушными глазами, парень вызывал особого рода уважение, хорошо знакомое работникам спецслужб.
Тот самый. Ходок по нашим девкам, — сказал Грязнов. — Молчит, как Зоя Космодемьянская! Себя не узнает, — кивнул на фотографии, лежавшие на столе, — «друзей» тоже. Доллары свои, кровно заработанные, в форточку выбросил, — Слава тряхнул пачкой «зеленых». — Долго молчать будешь, чурка с глазами?
Ты бы полегче, Слава, — улыбнулся Турецкий. — Все-таки гражданин дружественного нам государства. Студент.
Не знаю. Ты вот знаешь, а я не знаю. Передо мной торговец наркотиками, нашими бабами и личность, носящая оружие без разрешения! — указал Слава на целлофановый пакет.
«Макаров»?
Вальтер.
Наркотиков много?
Навалом.
Имя?! — грохнув кулаком по столу, рявкнул Турецкий.
Парень вздрогнул, метнул на Александра волчий взгляд, оскалил крепкие белые зубы, однако промолчал.
Услышал! — удовлетворенно произнес Грязнов. — А я думал, он не только дара речи лишился, но еще и оглох.
Он не студент, Слава, ты прав.
А я о чем?
Действуй!
Слушай, Али. Слушай и запоминай. Я с тобой разговаривал по-хорошему, как отец родной. Ты не понял. А теперь я тебя, Али, шлепну. Вставай.
Тон Грязнова был столь внушителен, что даже Турецкому стало не по себе, не говоря уж об Али. По его лицу пробежала судорога, глаза забегали, на мгновение останавливаясь то на Грязнове, то на Турецком, то на спокойных, неподвижных фигурах двух сотрудников, стоявших неподалеку.
Не имеете права! — выкрикнул Али.
Заговорил, — удовлетворенно хмыкнул Грязное. — Имею. У нас, в России, это называется «при попытке к бегству». Можно и по-другому: «вооруженное сопротивление». — Грязнов похлопал по пакету, в котором лежал вальтер. — Думай, Али. Но быстро.
Подождав немного, Слава кивнул сотрудникам, и один из них, ласково улыбаясь, проговорил:
Пошли, приятель.
Али вдруг заговорил на своем языке.
По-русски, Али, по-русски! — перебил Грязнов.
Да-да! Рюски, рюски...
И без акцента, — нажимая кнопку портативного магнитофона, сказал Грязнов. В это время на пороге выросли парни из ФСБ.
Кончай, Грязнов. Время.
Пять минут. Пленка будет ваша, — ответил Слава.
Али, словно почуяв спасение, рванулся к двери,
но тут же и рухнул, споткнувшись о подставленную ногу.
Живой? — усмехнулся один из фээсбэшников. — Чего это он?
Турецкий вышел из комнаты, знаком пригласив парней следовать за собой, представился и коротко объяснил, что за птица этот Али.
Ясно. Мы вас не видели, Александр Борисович, — сразу поняли парни. — Ждем в машине.
В коридоре возле комнат деловито работали ловкие мужчины: поправляли косяки, вставляли замки — одним словом, наводили порядок, чтоб было, как раньше, и чтобы представители посольств и дотошная пресса не кричали на весь мир о варварстве спецслужб.
Передавая наркотики, пистолет и пленку и показывая на Али, сидевшего в наручниках в машине, Грязнов сказал старшему группы:
Моя воля, шлепнул бы. Много горя принес, погань. Ты уж проследи, Николаич. Рванет за бугор, не прощу...
Не рви душу, Грязнов, — подмигнул Николаич. — Прослежу. Понял?
Вот и все, — провожая красные огоньки отъезжающей машины, проговорил Слава. — Двадцать минут плюс полгода... Прав у меня маловато, Саня. Выследил, взял и отдал. Ты бы чирикнул где-нибудь в высших сферах о моих правах.
Обойдешься. С твоими методами и меня притянут в высшие сферы, — грубовато откликнулся Турецкий. — Не переживай. Не уйдет за кордон Али.
А коли и уйдет, недолго протянет, — усмехнулся Грязнов. — До скорого? Через пару деньков встретимся?
Почему именно через пару?
А похороны Кузьминского?
Я с ним на брудершафт не пил.
Я тоже.
Что вызнал? Говори.
Грязнов все знает, все видит и все слышит. А если и не все, то о многом догадывается. Уж не поставил ли ты крест на мне, Александр Борисович?
Турецкий подумал, не рассказать ли Грязнову о новом деле, но, решив, что пока рановато, протянул руку:
До скорого.
На следующий день из акта химико-биологической экспертизы Турецкому стало известно, что героин, изъятый в общежитии, производства не пакистанского и один в один соответствует качеству перехваченной в свое время сотрудниками партии, которая шла с Востока.
* * *
Похороны вождя либерал-социалистической партии Кузьминского, вопреки опасениям, прошли спокойно. Ожидали большого количества людей, были привлечены значительные милицейские и оперативные силы, но они не потребовались. Народ был, однако не тысячи, и уж во всяком случае не десятки тысяч, как грозились, так, не больше полутора сотен человек пришло. Правда, собравшиеся вели себя шумно, особенно в ожидании выноса тела вождя, на небольшом пространстве возле ворот Ваганьковского кладбища. Сообщения о смерти Кузьминского появились во всех газетах, об этом не раз вещало телевидение, конечно без подробностей, но слух, что вождя укокошили в самый пикантный момент, то есть на бабе, каким-то образом распространился и среди рядовых граждан. Каким? Одному Богу известно. Быть может, по этой причине, а всего вероятнее, по другой, более существенной — надоела трепотня, народ и не пришел.
