Будем!
После второго полного бокала, который Сюй выпил с таким же удовольствием, как и первый, Грязнов попытался задать ничего не значащие вопросы, но в ответ получал лишь «нисево» и «позялюста».
И это называется «говорит по-русски»? — сам себя спросил Слава, махнул чашку кокосового молока и поднялся. — Пошли.
В доме его встретила Ляньсан.
А где Иван? — спросил Грязнов. Лянь указала на телефон, приложила ладонь к уху и махнула рукой.
Уехал?
Уехаль... Да. Машина.
Ладно, — помолчав, проговорил Слава, снял трубку, решив позвонить Турецкому, но вспомнил, что не знает номера его телефона, начал рыться в карманах пиджака в поисках гостиничной карточки.
Все было на месте: документы, деньги, разговорник, но карточки Грязнов не нашел. Он начал припоминать, а взял ли он карточку вообще, быть может, она так и осталась лежать на столе в гостиничном номере. Вспомнил, что позвонил Турецкий, сказал, чтобы Слава собирался. Грязнов пошел в ванную, умылся, оделся, обулся, проверил документы, взял ключи... Точно! Забыл! Вячеслав Иванович раскрыл разговорник. Господи-и, сколько их, гостиниц-то!.. А как его-то называется? Тьфу, черт! И наименование гостиницы забыл.
Пить надо меньше, — про себя пробормотал Слава.
Он позвонил наугад в первую попавшуюся на глаза гостиницу, и в трубке послышался нежный женский голосок. Женщина спросила вначале по-китайски, не услышав ответа, перешла на английский: «Ду ю спик инглиш?», потом на немецкий: «Шпрехен зи дойч?» Грязнов осторожно положил трубку.
Неслышно появилась Ляньсан с подносом в руках, на котором стояли крошечные чашечки.
Кофе? Чай? — обворожительно улыбаясь, предложила она.
Чаю в чашке было на один глоток, и кошка не напьется, зато он был крепким, с сильным возбуждающим запахом.
Такого не пивал, — улыбнулся Слава. — Ха-арош чаек!
Ляньсан, все так же обворожительно улыбаясь, наполнила чашку доверху.
Это по-нашему, — одобрил Грязнов. — Спасибо.
Он не успел допить чай. Мягкая, неодолимая волна
вдруг ударила в голову, колыхнулась и поплыла куда- то комната, возник откуда-то розовый свет, послышалась прекрасная музыка...
Что же ты сделала, Лянь?.. — прошептал Грязнов, бессильно проваливаясь в кресло.
...Очнулся Слава поздним вечером в спальне. Он лежал в кровати, был раздет, и странно, ничего у него не болело — ни голова, ни сердце, ни желудок, наоборот, он чувствовал себя легко, радостно, будто скинул добрый десяток лет.
Дверь распахнулась, и на пороге вырос ухмыляющийся Ваня Бурят.
Я подсуропил, — похвалился он.
Который час? — спросил Грязнов.
Двенадцатый.
Чего я такого наглотался?
Ты, господин директор, целое состояние проглотил!
Ну все-таки?
А я и сам не знаю. Травы. Тибетские монахи делают. Двадцать тысяч баксов бутылочка! Капли хватает, чтобы слон свалился, а ты припал, как верблюд к пойлу!
Слушай, а меня ведь ищут...
А ты как думал? Поехали в твою «Викторию».
Людишки твои работают будь здоров!
Давай одевайся.
Они приехали в «Викторию» в первом часу ночи. Ваня подвел Грязнова к двери ресторана.
Вон они кукуют. Видишь?
Вижу.
Бывай, Грязнов!
Могу познакомить.
Я'С тобой расслабился по старой дружбе, — усмехнулся Бурят. — А «важняки» не по мне. Шибко сурьезные. Шагай. А то твои ждут, переживают.
Грязнов незаметно подошел к столику, за которым сидели Турецкий и Саргачев, негромко кашлянул.
Доброй ночи, господа!
Турецкий поднял глаза, долго смотрел на друга, положил на стол ассигнацию, молча встал и направился к выходу. Саргачев и Грязнов двинулись следом.
Младенец я, что ли? — жаловался Грязнов Валерию. — Ну, погулял, поглядел город, в море искупался. Ведь не пропал!
Саргачев лишь посмеивался. Возле гостиницы сплошными рядами стояли шикарные лимузины.
Слышь, Саня, чего ты? Ну, виноват. Извини, — обратился Слава к Турецкому.
Как дал бы! — замахнулся Александр.
Будет легче — дай, — послушно согласился Слава. — А куда Валера-то отправился?
За машиной пошел, — буркнул Турецкий, уже тем обрадованный, что видит своего друга живым и здоровым.
Грязнов достал фотографию с Вестом и Павловым.
Откуда?
Грязнов время зря не терял. Расскажу — обхохочешься.
Спрячь, — заметив подъезжающую машину, сказал Турецкий.
Понял, Саня.
Утром, сидя в номере Грязнова и слушая его рассказ, Турецкий и в самом деле хохотал до слез. Но и Слава старался, рассказывал с юмором, иной раз и прибавлял для остроты восприятия. «Нисево, нисево, позялюста», — то и дело вставлял он слова китайца Сюя, видя, что это особенно смешит Турецкого.
Все? — спросил Александр, приметив, что Слава начал повторяться.
Вроде все.
Не захотел, значит, Бурят познакомиться со мной...
С «важняками», говорит, не знаюсь.
Монако, Сан-Марино, Марсель... — разглядывая фотографию, проговорил Турецкий. — Места злачные. Сколько они, по-твоему, отхватили?
Много. А еще сколько отхватят! Миллионами пахнет.
Говорил тебе, что Павлов сотрудник ФСБ?
Ты вообще в черном теле меня держишь, — ехидно ответил Грязнов.
Не пришло время.
Сообразил. Хоть и худенькая, а головенка на плечах есть.
Не обижайся, — мягко сказал Турецкий. — У меня тоже одни догадки, подозрения и сомнения. Какие у тебя планы на сегодня?
Никаких.
Богом прошу, оставь все свои сыскные дела!
Приказ?
Если хочешь, приказ.
Бу сделано! — улыбнулся Грязнов. — А у тебя что за планчики?
Саргачев хотел познакомить с неким господином по имени Джек Кан.
Американец?
Полурусский-полукитаец. Крупный мафиози, между прочим.
Чаек не пей. Особенно с терпким запахом, — посоветовал Слава.
Для чего она тебя напоила-то?
Бурят сказал, чтобы не попал в дурную компанию.
Веселый парень Ваня Бурят! — рассмеялся Турецкий.
Философ. У него, брат, своя теория по спасению России. По дороге в гостиницу просвещал.
Вот и Ваня в спасители подался... «Бей белых, пока не покраснеют, и бей красных, пока не побелеют!» Так, что ли?
