Все это очень любопытно, — после некоторого молчания сказал Турецкий. — Но я практик, Валера.
А я штабист. Мне приказано доложить тебе о положении в Гонконге, что я в меру своих возможностей и сделал.
Спасибо, — снова помедлив, ответил Турецкий.
Уточняю. Я не всегда был штабистом.
Знаю.
Нет, Саша, не знаешь. Я об этом предпочитал молчать.
Теперь-то скажешь?
У меня за пазухой два с полтиной года Афгана и три месяца Чечни. Два ранения. После чеченского пришлось уйти в штабисты.
Наливай, — хмуро сказал Александр. Выпили не чокаясь и даже не закусили. А лебеди на пруду снова застыли.
Мама! — послышался детский голосок. — Посмотри, мама! Они живые?! Мама!
Живые, детка, живые. Лебедь и лебедушка, — ответила крохотной дочурке молодая мама. — Это самые верные птицы на земле. И если вдруг погибает один из них, второй или вторая поднимается высоко в небо и падает наземь, сложив крылья.
И умирает?
И умирает. Ты что, маленькая? Ты что плачешь?
Жа-алко-о...
Лебедь и лебедушка, — проговорил Валерий. — И-эх!
Пока ты ходил в ларек, я бабушку твою припомнил, Евдокию Егоровну... — Турецкий подождал ответа, не дождался и продолжил: — Я вот все думаю, какая кошка пробежала между нами.
Когда?
После последнего нашего выступления в комнате бабы Дуни. Крепко ты, помню, переживал по поводу какой-то Ларисы...
Она давно не какая-то Лариса, — перебил Саргачев. — Она Лариса Ивановна Стрельникова, вице-премьер России.
Редко чему удивлялся Турецкий, но на этот раз даже присвистнул.
На посошок? — предложил Саргачев.
Мне достаточно.
Тогда идем.
Убрать бы надо, — кивнул на поднос Турецкий.
Уберут.
И действительно, не успели они сделать нескольких шагов, как откуда-то возникли два мужичка, булькнули остатки коньяка в стаканчики, приветливо помахали оглянувшимся щедрым незнакомцам и запрокинули головы — только кадыки запрыгали.
В прокуратуру подкатили на леваке. Расплатился с водителем Саргачев.
Буду нужен — звони, — прощаясь, сказал он.
Позвоню.
Долгим взглядом Турецкий проводил отъезжавший «форд», рассеянно ответил на приветствие малознакомого сотрудника, вошел в здание, поднялся в кабинет, заварил крепчайший кофе, присел и задумался.
Разговор в принципе-то получился. Тайную жизнь Гонконга Саргачев, надо отдать ему справедливость, представил кратко и ясно. Будто сам побывал в одной из триад. И респектабельный господин Джек Кан представился Турецкому словно живой. Полурусский-полукитаец, светлые волосы, черные глаза, высок, сухощав, умен. А что, если он и в самом деле продаст какому-нибудь русскому уголовничку небольшую такую атомную бомбочку? И не одну.
Дела-делишки... Отмыты миллиарды долларов черного российского капитала... О чем думаешь, «важняк»? Что тебя насторожило, то ли в облике бывшего товарища, то ли в поведении, или все-таки разговор не понравился? Быть может, прав Меркулов, и становишься ты, Турецкий, слишком подозрительным, циничным человеком? Да нет же, не в этом дело! Ведь открылся же ты сразу, полез с объятиями, накатило теплое такое чувство, а значит, доброго и светлого в ваших с Валеркой отношениях было больше, чем плохого, заурядного, неприметного. И ты как бы окунулся в молОдые бесшабашные годы, скинув с плеч полтора десятка лет, надеясь получить в ответ подобное же отношение, а получил хотя и дружескую, но холодновато-сдержанную улыбку, не полыхнул в глазах Саргачева огонек, они остались безразличными. Впрочем, теперь понять можно. Афган, Чечня, ранения... Любопытно, кто же все-таки подсуропил ему эту ответственную должность? Ведь знатоков китайского языка в России хватает. И профессионалы по мафиозным структурам тоже найдутся. Можно прямо сейчас назвать пять- шесть фамилий. А тут, вишь ты, прибыл боевой офицер, не имеющий специальной подготовки, и нате вам, пожалуйте в кабинет с высоким потолком!
И тут же остановил себя Александр: он ведь совершенно не представляет себе, имеет или не имеет спецподготовку Саргачев...
— Да что ты к нему привязался?! — вслух гаркнул Турецкий, ударил кулаком по столу, допил кофе и открыл папку, переданную ему Меркуловым.
В папке лежали оперативные донесения, в большинстве своем от имени и за подписью Грязнова. В виде исключения Меркулов поручил «Глории» внедрить своих людей в студенческую среду. Из этих донесений Турецкому стало ясно, что среди студентов университета имени Патриса Лумумбы есть богатые люди, в общежитии процветает проституция, хорошо налажена поставка русских девушек в публичные дома Востока и Европы и обнаружен героиновый след...
Зазвонил телефон.
Слушаю.
Здорово! — раздался в трубке голос Славы Грязнова. — Чего не едешь?
Изучаю твои сочинения.
Ну и как?
Наловчился, однако.
А ты думал!
Главное — имена, фамилии в полном порядке. А также национальность. В скобочках. Нигериец, алжирец, вьетнамец... И вдруг гляжу, затесался какой-то сянганец. Из какой он страны, Слава?
Должно быть, из Сянганя, коли сянганец...
Продолжай и дальше в том же духе.
Нет, что ли, таких, сянганцев? — Показалось, что Грязнов слегка обиделся.
Почему же? Есть.
Ну, значит, и порядок!
Для неграмотных объясняю: Сянган — древнее китайское название Гонконга. Население — более семи миллионов. Девяносто восемь процентов — китайцы. Так что твой сянганец наверняка чистокровный китаец.
Во гад! — рассмеялся Грязнов. — То-то, смотрю, не похож он на сянганца! Когда будешь-то?
Накрутил тебе хвост Костя? — хмыкнул Турецкий.
Приезжай, пока жду, а то ведь и один отвалить могу, — не реагируя на тон Александра, продолжал гнуть свою линию Грязнов.
Куда ехать-то? В особняк?
А то куда же? Адресок не забыл? Могу напомнить.
Жди... сянганец, — вздохнул Турецкий и положил трубку.
В кабинет вошла следователь Лилия Федотова. Она, как всегда на службе, была в прокурорской форме с погончиками, но сшитой на заказ, потому и сидела она на женщине прекрасно, не скрывая, а как бы наоборот — подчеркивая стройность фигуры и длинных ног. Разве что юбка коротковата. Лилю нельзя было назвать красивой в классическом понимании этого слова, но какое-то неуловимое обаяние исходило от всего ее облика. Зеленоватые глаза с длинными ресницами, тонкие брови, густые каштановые волосы, матовый цвет лица, круглый подбородок, — казалось бы, ничего особенного — таких девиц немало ошивается возле «Националя», — но представить Лилю среди них было невозможно. От тех за версту несет не то чтобы развратом и похотью, но привычной работой проститутки, за которую хорошо платят. В Лиле чувствовалось настоящее воспитание, а вернее, порода, держащая ее в рамках человека, знающего себе цену. Но Турецкий нутром мужчины, немало повидавшего на своем веку женщин, чуял в Лиле истинную женскую страсть, а потому давно, как говорится, положил на нее глаз.
