— Эй! — услышала она знакомый грубый голос. — Вставай! Быстро!
Она рукавом утерла лицо и, продолжая тихонько всхлипывать, поднялась с кушетки.
— Зовут тебя там, — буркнул ее вчерашний мучитель. — Скажешь про вчерашнее хоть слово — убью. Поняла? Тебя спрашивают, сучка!
— Поняла, — торопливо ответила ему Таня. — Поняла, правда. Честное слово!
Эдик хмыкнул.
— Ну, смотри, — с угрозой протянул он. — А то вчерашнее раем тебе покажется.
Его не удивила такая покорность женщины, которую он вчера изнасиловал. Все они такие, мокросучки, пока на мужика не наткнутся нормального. Пусть кочевряжатся. Это у них до первого хорошего втыка. Он снял с нее наручники.
— Иди, — толкнул он ее легонько в спину.
— Иду, — покорно повторяла Таня. — Только не бейте меня, пожалуйста.
Эдик снова хмыкнул.
«Вот так надо с ними, — думала Таня, — только так: покорно, жалостно, с любовью. Они тоже люди, они просто не знают об этом или забыли. А Господь специально ее сюда и направил, чтобы именно она заставила их вспомнить, что они — люди. Именно так, и никак иначе».
Лапшин привел ее в небольшую, но довольно уютно обставленную комнату. Здесь в огромном кресле сидел мужчина лет пятидесяти и с любопытством поглядывал на Татьяну. Когда она вошла в комнату, он не встал, а так и остался сидеть в своем кресле. В руках он держал длинную трость.
Одним движением руки он отослал Эдика и, когда тот уже закрывал дверь, вдруг сказал ему:
— Побеспокойся о том, чтобы никто нам не мешал.
Эдик ухмыльнулся:
— Кто тут может помешать? — и закрыл дверь.
Мужчина снизу вверх смотрел на Таню, которая стояла перед ним как школьница перед учителем.
— Сделай два шага вперед, — жестким голосом вдруг приказал мужчина.
Она выполнила приказание и оказалась в метре от него. Он протянул вперед трость и медленно задрал ей юбку, внимательно разглядывая ее ноги. Ноги были красивыми.
— Как тут с тобой обращались? — спросил он.
Она молчала, не зная, как отвечать. Ей и пожаловаться хотелось, и в то же время она помнила угрозу этого страшного человека, который привел ее сюда.
— Что же ты молчишь?
Кажется, она нашла правильное выражение.
— Меня тут… любили, — с едва заметной горечью ответила она. Брови мужчины медленно поползли вверх.
— Да-а? — протянул он с удивлением. — Ну что ж. Мне нравится, что ты так смиренно принимаешь то, что с тобой случилось.
— Почему это со мной случилось? — вырвалось вдруг у нее. — За что?
— Почему? — повторил он вслед за ней. — Это сложно. Так случилось. На твоем месте могла оказаться любая. Если бы она была… Хотя… Об этом в следующий раз. Пока тебе не надо знать большего.
Говоря это, он все время держал ее подол высоко задранным. И почувствовал, как желание вдруг стало бешеным. Он давно не встречал такой покорности, такого отчаянного, всепоглощающего послушания. Перед ним стояла самая настоящая рабыня. Таких он представлял себе в частые минуты самоудовлетворения.
— Сними это, — охрипшим и осевшим вдруг голосом приказал он. — Все снимай!
Не говоря ни слова, Таня разделась. Она стояла перед ним голая, безвольно опустив руки и глядя прямо перед собой.
— Встань на колени! — приказал он.
Она встала, как он приказал, все так же глядя куда-то в одну точку.
— Ползи сюда.
Она подползла к нему, и он сунул ей в лицо ноги, обутые в туфли из дорогой кожи.
— Почисти.
Подошвы от туфель находились в миллиметре от ее лица. Она все еще не понимала, чего от нее хотят.
— Почисти! — приказал он опять, повысив голос. — Языком! Ну!
Да. Она заслужила это. Это ее наказание. Она должна быть наказана. Она сделает это.
Она высунула язык и дотронулась им до подошвы. От наслаждения мужчина прикрыл глаза. Именно об этом он мечтал в своих грезах. Теперь он достиг этого наяву. И ведь он еще не сделал всего того, что хотел. Но он сделает. Он все сделает. И они все будут у его ног. Все! Все они будут его рабами и целовать его ноги, вот как эта… Как же хорошо, как хорошо!!!
Несколько пылинок скрипнули на ее зубах. Грязь. Что такое? Почему она дышит пылью? Почему ей так плохо? Что это прямо перед ее глазами? Обувь. Почему она лижет эту грязную подошву? Что с ней?!
Таня отвела голову и посмотрела на того, кто сидел в кресле. Мужчина закрыл глаза и постанывал от неведомого ей наслаждения.
Она быстро окинула себя взглядом. Впервые за много последних часов глаза ее приняли осмысленное выражение. Голая. По-че-му?! Кто эта сволочь?!
Все эти мысли промелькнули в ее голове в мгновение ока. А когда она вспомнила, как оказалась здесь, как привел ее тот… тот, который вчера… она вспомнила все: и поведение мужчины, бесцеремонно поднимавшего ей юбку, и свою нелепую покорность, — и черная муть поднялась с глубин души, ослепила Таню.
Она не завизжала, не закричала от отвращения в голос. Молча, не издав ни звука, она бросилась на мужчину — так молча сторожевой пес бросается на врага.
Мужчина запрокинул голову и наслаждался собственными видениями. Голова его лежала на спинке кресла, а шея выделялась огромным кадыком. К этой шее, к этому кадыку, и устремилась Таня.
Она вцепилась в горло врага с удесятеренной силой разъяренной и униженной женщины. Даже если бы сейчас сотня мужчин кинулась бы оттаскивать ее от этого несчастного, ничего бы у них не получилось. Хватка ее была смертельной.
Ошеломленный мужчина пытался сопротивляться, позвать на помощь, но горло его было крепко перехвачено в первый же миг. Он пытался встать, сбросить с себя тело этой неистовой тигрицы, но единственное, на что его хватало, — это только беспомощно размахивать ногами из стороны в сторону, пучить глаза и высовывать язык. Атака Татьяны была стремительной, неожиданной, сильной и неотвратимой. Перед тем как окончательно покинуть этот мир, мужчина последний раз увидел, быть может, самое сладостное видение в своей жизни и затих, испуская дух.
Скончался.
Таня тяжело дышала, с трудом приходя в себя. Рассудок полностью к ней вернулся. Она не мучилась угрызениями совести, ей было абсолютно не жалко этого человека. Он заслужил свою смерть. Она вспомнила свои недавние монологи, обращенные к Господу, и подивилась сама себе. Какой же надо быть дурой, чтобы размышлять таким образом! Но — нет худа без добра. Кто знает, смогла бы она голыми руками задушить мужчину в расцвете сил, если бы не это временное помутнение разума. А теперь она могла нормально соображать.
Да, теперь она могла спокойно рассуждать. Сначала одежда. Как это она могла так безропотно раздеться?! Ладно. Потом об этом порассуждаем.
