Волоха осторожно оттянул ее верхнее веко и увидел голубоватый белок в розовых жилках. Женщина спала глубоким сном и не подозревала, что вокруг нее происходит. Волоха опомнился. Застегнул на ней блузку, прикрыл юбкой коленки.
— Кыца-кыца-кыца! Сидор! Сидор! — донесся с улицы тоскливый зов Безрукого.
Волоха подошел к пыльному оконцу, заплетенному паутиной. Безрукий тащился по дороге с горочки, перекосившись на один бок, — волок на левом плече торбу, из которой выглядывали горлышки бутылок и трехлитровик молока, прикрытый капроновой крышкой. Безрукий припадал на одно колено, как в реверансе, заглядывал под кусты и заборы.
— Сидор, Сидор! Иди домой! — разносился окрест его голос.
Солнце собиралось садиться за лесом, по небу разливалось красное зарево заката. Низко над огородами, почти касаясь острыми крыльями картофельных рядов, выписывали виражи черные ласточки.
«Завтра будет дождь», — отметил про себя Волоха по многолетней деревенской привычке. Отойдя от окна, он еще раз посмотрел на спящую. Та зашевелилась, пытаясь поменять положение рук, но не смогла — запястья сжаты «манжетами». Потом она перевернулась на бок, лицом к стене, подтянула под себя коленки и снова затихла.
Волоха сошел вниз и, чтобы не нарваться на Лапшина, залез в подпол, где в углу за дощатой загородкой лежала проросшая картошка. Из подпола дверь вела во двор по другую сторону дома. Там Волоха забрал у Безрукого торбу с водкой и понес в дом.
Заслышав хозяина, к Безрукому со всех сторон катились пестрыми клубками коты и собаки, а он наливал им молоко из трехлитровой банки в плошки и миски, стоящие вдоль стены.
— Ты где был? — подозрительно зыркнул Лапшин на Волоху.
— Гулял.
— Гулял! Помнишь, что я сказал? Свайку держи, раз приспичило, а к ней не подходи. Сейчас хозяин звонить будет.
Волоха молчал, вяло поводя плечами.
Ужинали за низким столиком, сооруженным из бочонка, накрытого листом фанеры. Из всех признаков цивилизации у Безрукого имелось одно электричество и, как следствие, черно-белый телевизор «Горизонт».
— Прими качан, не стеклянный! — время от времени покрикивала Магаданша на кого-нибудь, заслонившего от нее светоч культуры. В свободные вечера она урывками смотрела «Санта-Барбару». Она сидела вполоборота к телевизору, закинув полные ноги на табурет напротив и широко разведя коленки. Под короткой юбкой между ляжками на черных колготках расползлась дырища, сквозь которую просвечивалась полоска трусов. Магаданша видела, что от такого обзора сидящий напротив Малек впадает в гипнотический транс, и только ухмылялась — Малек ей был не нужен, прицел она держала на Эдика.
Безрукий сидел за столом вместе со всеми, но жрал только водку — от горя у него пропал аппетит.
— Ну куда он мог деться? — бормотал идиот, подозрительно разглядывая постояльцев и справедливо подозревая их в похищении драгоценного Сидора.
— В Москве были, не могли ничего витаминного купить? — игриво подначивая Магаданшу, говорил кореец. — Чтобы сохранять форму, надо жрать не макароны, а белое мясо или бифштекс с кровью.
— Вот ты у меня кровью блевать будешь!
— Ты, чувырла, хвоста не подымай!
— Заткнитесь оба! — грохнул по столу Эдик. — Малек, ты поел — сходи посмотри, как там эта. Может, ей нужно чего?
— Я схожу, — вскочил Волоха, но Лапшин удержал его за плечо:
— Сядь и нишкни, тебе сказали.
Цой ушел наверх, а Волоха, весь внутренне дрожа от злости, стал следить, сколько пробудет в мансардочке кореец. Тот вернулся очень скоро.
— Спит, — сообщил равнодушно.
Но Волоха уже не верил этой косоглазой морде и думал, что кореец успел положить глаз на его спящую красавицу. Поэтому после ужина он подсел к Цою и, вытащив свою колоду карт, спросил:
— Малек, игра есть?
— Есть!
Они смели все лишнее с низкой кушетки на пол и уселись друг против друга. За час они сожрали по бутылке водяры, и заодно Волоха проиграл корейцу все, что при себе имел. Лапшин только поглядывал в их сторону да бровями играл, но помалкивал.
— Ставлю пушку! — Волоха вытащил из-под подушки пистолет с портупеей. — В обмен на твой.
— Идет! — мотнул головой Малек, осоловевший от водки и фарта. Перекинулись, и Волоха проиграл пистолет.
— Ну? — нетерпеливо дернулся Цой, желая продолжить игру.
Волоха сделал вид, что призадумался, — он был гол как сокол.
— Одолжи тысячу баксов, — предложил он Мальку.
Тот согласился.
— Ты где так арапа заправлять научился? — не выдержал, ухмыльнулся Эдик, прекрасно понимая, что проигрыши Волохи насквозь липовые и что Волоха таким образом только растравляет Малька.
— Нигде, под зелеными елочками, — неохотно процедил Волоха, выбрасывая карту.
Лапшин развернул свой стул к игрокам. Через полчаса уже кореец у него на глазах проигрался в дым, несмотря на усердные подсказки со стороны Эдика.
Малек проиграл и еще остался должен.
Лапшина задело за живое.
— Ну-ка, слиняй, — сказал он корейцу, усаживаясь на его место напротив Волохи и вынимая из внутреннего кармана свою колоду.
— Зарядим старый штос?
— Давай, — вяло кивнул Волоха.
Эдик перетасовал карты и подрезал колоду.
— Штос готов?
За шесть сеансов Волоха обыграл его шесть раз, выцыганив всю наличность. Эдик взъерошился.
— Люська, прими со стола! Пошли на свет, не могу я так играть, скрючившись. Малек, пошли Безрукого за водкой.
— Магазин закрылся.
— Ну к Пелагейке его пошли! Что, сам сообразить не можешь? Играем!
Они пересели с кушетки за стол, под низкий абажур. Посланный к местной знаменитости — Пелагейке — за самогоном, Безрукий возвратился, неся в торбе бутыль мутноватой теплой жидкости. К этому времени Лапшин проиграл золотой браслет и перстень.
— Ставлю «крабы»! — Эдик сорвал с запястья свои часы.
Волоха стасовал колоду, усмехаясь тому, как Эдик, не отрываясь, следит за его пальцами, словно кот за мышиной норой: пытается раскусить, каким образом его обыгрывают.
— Штос готов? — спросил Волоха, подрезая колоду.
Эдик молча кивнул: да, все чисто, без баламута. Через пару минут он распрощался и с часами.
— Люська, отвали! — отпихнул он подсевшую было Магаданшу. — Принеси лучше чего-нибудь пожрать.
Магаданша пожала плечами и принесла банку соленых помидоров, пожертвованную Безруким. От теплого самогона у Эдика зашумело в голове и перед глазами поплыли зеленые пятна.
— Ты что это, бражки принес? — заорал он Безрукому.
