«Боже, какой густопсовый провинциализм! Но — апломб! Просто спасу нет…»
— А следователю — у следователя? — без тени юмора подхватил Костя.
— Резонно, — согласился генеральный и неожиданно поморщился: неужели подвох учуял? Надо же! — Так вот, Александр Борисович, — после короткой непонятной паузы продолжил он. — Мне, конечно, чрезвычайно жаль, что вам придется отменить столь важную для себя даже в профессиональном смысле поездку, не говоря об остальных… ее аспектах, но я должен объяснить откровенно, почему вынужден отозвать вас из отпуска. Президент — о чем, собственно, он сказал мне лично во время нашей вчерашней встречи, которую столь произвольно истолковали некоторые средства массовой информации, — лично, понимаешь, озабочен и, более того, встревожен серией заказных убийств в Москве. Особенно убийств крупных банкиров. Сколько их произошло только за последнее время, Константин Дмитриевич?
— Можно считать уже десятками, — буркнул Костя. — Для верности, за полугодие — двадцать шесть. С последним. Раскрыто, по сути, одно. То, что завершил расследованием Александр Борисович. Остальные — висяки, если вам не противен этот сленг. Лично мне, позволю заметить, противно.
— Пахнет бесперспективностью, — неожиданно и покорно согласился генеральный. — Но вы же не возразили, когда я заявил Президенту, что у нас имеются и настоящие профессионалы? О вас, собственно, речь шла, Александр Борисович, — сказал он вдруг с такой любезностью, что Саша понял самое главное на сегодняшний день, как, впрочем, и на всю оставшуюся жизнь: чем лучше — тем хуже. И наоборот. Завали он, скажем, дело депутата-банкира — и снял бы подозрение с коллег в их неумении работать по заказным убийствам. Иными словами: ехал бы в фирменном вагоне к своим в Ригу, а после на самолет — и только и видело бы его золотое родное правосудие! Увы…
Вошла независимой и наглой походкой длинноногая и некрасивая секретарша, считавшая себя с некоторых пор эталоном дамской привлекательности — худая, угловатая, похожая на детский конструктор, — и подала генеральному тарелку со стаканом, в котором был налит слабоватый чай. Правда, это Турецкий по себе мерил. А может, он и в самом деле с наслаждением пьет именно мочу, а не настоящий мужской напиток? Его проблемы. Достаточно того, что у генерального, к счастью, не возникло мысли угостить и их подобной жидкостью. Секретарша удалилась, изгибаясь на высоких каблуках, а они без тени улыбки продолжали ждать высочайших указаний.
Генеральный, не пригубливая, отставил чай в сторону и мрачно заговорил, глядя в стол:
— Я вынужден вас поправить, Константин Дмитриевич. Я сегодня приказал дать мне официальную справку. Убито не двадцать шесть, нет, уважаемый мой заместитель, и вам это следовало бы знать, делаю вам устное замечание. Сергей Егорович Алмазов теперь считается двадцать седьмым…
Турецкий искоса взглянул на Меркулова и пожалел — и его, и себя, но больше себя. Костина выслуга лет дает ему право послать всех и вся, Сашина же — не дает ничего вообще. Умному человеку все-таки не следует выказывать в открытую свое понимание чужих трудностей. Могут не понять и счесть тебя умнее себя любимого. Правда, это еще куда ни шло, хуже, что, как правило, подобных высказываний и не прощают. Турецкий был уверен в Косте настолько, насколько можно быть уверенным в самом себе. Но, к сожалению, в жизни нередки и моменты полного отрезвления, когда, казалось бы, абсолютно ясные и даже банальные истины вдруг становятся ложными и твое доброе, доброжелательное отношение к людям и делу неожиданно превращается в изнурительное и обидное донорство, от которого тебе надо немедленно и навсегда избавиться и стать оголтелым эгоистом, послав весь видимый мир в иные, невидимые измерения. Со всеми его проблемами.
На Костином лице многого не прочтешь, но на Сашу в высшей степени отрицательно подействовало беспричинное и хамское «устное замечание» генерального. Он открыл было рот, но, встретив жесткий взгляд Кости, покорно закрыл его. Не понял, зачем надо было останавливать его?..
Как все твердолобые, генеральный не заметил игры взглядов подчиненных и продолжал знакомить с ситуацией.
— Как выясняется, Алмазова подорвали в машине прямо возле Красной площади вместе с шофером-телохранителем. То, что удалось собрать оперативно-следственной группе на месте взрыва, находится у экспертов-криминалистов. Они еще не высказали своих суждений. Пока же известно лишь то, что машина принадлежала Сергею Егоровичу. Раньше, то есть еще при советской власти, он был председателем правления Российского республиканского банка. В наши дни он стал президентом-учредителем банка «Золотой век», а недавно, то есть после гибели вашего, — генеральный ткнул пальцем в Турецкого, будто именно он был виноват в смерти банкира-депутата, — как его? Ах, ну да, Киргизова… Ассоциация российских коммерческих банков избрала его, то бишь Алмазова, своим руководителем. Вот так. А теперь я, — генеральный зачем-то обернулся: — раскрою вам маленький государственный секрет… Президент, по его слонам, собирается… собирался назначить Алмазова председателем Центрального банка России. Вы же знаете, какая катавасия нынче происходит в этом вопросе. Бесконечные назначения и. о., врио, впрочем, то же самое, что и в нашей системе… — Это он намекал на то, что и сам являлся до сих пор исполняющим обязанности, ибо Дума его утверждать не собирается, а теперь уж окончательно скинет со счетов. — Все эти временные главные банкиры страны, на мой личный взгляд, прошу это особо иметь в виду, вероятно, талантливые бюрократы, прошедшие старую советскую банковскую школу, но абсолютно бездарные экономисты. У Алмазова же, по имевшимся у Президента сведениям, была разработана своя приоритетная программа, и к ней он относился с симпатией. Не вдаваясь в подробности, да вам, вероятно, это и не надо, могу сказать, что Сергей Егорович предлагал вместо Центрального банка создать нечто подобное Международному валютному фонду. Собственно, все это уже не имеет смысла, хотя… полагаю, вам, Александр Борисович, это надо тоже иметь в виду. В расследовании данного дела ничего нельзя исключать полностью.
Зазвонил телефон. Генеральный, словно бы с удовольствием, жестом показал присутствующим, насколько ему тяжело с этими звонками, и мгновенно переключился на телефонный разговор, реагируя междометиями и хмыканьем.
— Саша, мне это дело не нравится, — тихо, чтобы не мешать хозяину кабинета, сказал Меркулов.
— Вообще-то я тоже не люблю, когда убивают… взрывают там… — так же тихо ответил Турецкий, стараясь, чтобы в его интонации стали заметны саркастические нотки, а заодно не дохнуть на Костю лишний раз перегаром, хватит ему и без того порхающих по кабинету коньячных флюидов.
Тем не менее Меркулов наклонился через стол, потянул носом и сказал с грустью:
— Не притворяйся обалдуем.
Саша пожал плечами, удивленно поднял и опустил брови, развел наконец руками, как бы сдаваясь, но, конечно, прекрасно понимая, что имел в виду Меркулов.
— Значит, это, по-твоему, — очередное неправильное дело?
— Вот-вот, — повеселел Костя. — Именно так.
— А ты, разумеется, как всегда в неправильных случаях, засунул меня?
