— Все?
— Вроде…
— Ну вот, я так и думал, что ни хрена ты не знаешь, Александр. А на меня, старого и мудрого филина, голос поднимаешь… А я в это время из кожи лезу, чтобы угодить тебе. И заключение твое готовлю вне всякой очереди, стараюсь. А ты в бутылку лезешь… В общем, теперь так: заключение будет готово ровно через две недели. Как положено по закону. И не раньше!
— Две недели?! — Турецкого словно током ударило.
— А ты что же, мать твою, вчера на свет появился? С луны свалился? Не нравится? Тогда подумай, как я должен поступать, да еще при таком скудном материале! То-то… Мальчишки, раскомандовались… — Явно наигранный гнев Градуса пошел на убыль. Возможно, его вспышка продиктована действительно нагловатым нажимом. После короткой паузы Борис Львович продолжил: — Ладно, так и быть, записывай. И учти, что речь я сейчас веду только о втором человеке. С первым — полная ясность, это твой замечательный банкир Алмазов. Тут я все проверил. Мне его историю болезни доставили, вместе с рентгеновскими снимками. Из Герценовского института и из Боткинской. По его поводу двух мнений быть не может. У него легкие с ребрами сохранились, потому что торс выбросило через ветровое стекло, и он не успел сгореть полностью. Полное тождество двух петрификатов… Знаешь, хоть что это такое?
— Не знаю и знать не хочу, — машинально отпарировал Саша.
— Ну и катись тогда к едрене фене!.. Оставайся неучем. Что же касается второго, этого… как его фамилия?.. Да, склероз подкрался незаметно, Александр. А все эти твои дерьмовые перестройки, Горбачевы-Ельцины, старость, одним словом, Александр…
«Так, пошла вторая волна — причитания. Надо менять тон».
— Борис Львович, — взмолился Саша, — Кочерга его фамилия. И пожалуйста, не притворяйтесь, что забыли. Ничего вы не забываете и память у вас похлеще моей. Так что не надо заговаривать зубы и делать вид, что вы горько сострадаете, поскольку я вас не первый год знаю и глубоко уважаю, как крупнейшего специалиста, да и просто хорошего человека. Вот вы сказали мне про Алмазова — и я же не сомневаюсь. А почему? Потому что верю вам безоговорочно. Ну кому, назовите фамилию, может так верить следователь, а? Молчите? Говорите о шофере-телохранителе, и тут верю, но вы же сами знаете, что мою уверенность я к делу не подошью…
— Точно, Кочерга! — радостно прозвучало на том конце телефонного провода. — Как же, вот и вспомнил!
«Надо же, какой фраер! Нет, с Градусом не соскучишься…»
— Ну так вот, Александр, с этим вторым надо еще повозиться. Пока могу предложить тебе только групповое тождество. Постарайся узнать у его бабы или других родственников насчет его зубов. У моего клиента пломбы сварганены в Германии. Уточняю: не в бывшей ГДР, а в ФРГ. Только там такие делают. А вообще-то от него, клиента имею в виду, только замки-молнии сохранились, но в таком виде, что к новому костюму их уже не пришьешь. И все-таки перелом у этого человека был, небольшой такой перелом, понимаешь, Александр?
— Перелом чего? — опешил Турецкий.
— Не перебивай! — рявкнул Градус. — Слушать не научился. Перелом одного из позвонков, старый очень. При неправильной нагрузке мог давать о себе знать. От скелета ведь только позвоночник уцелел, и то наполовину… Остальное все разлетелось к хренам собачьим…
«И все-таки Градус наш — истинный гений. Из ничего собрать…»
— Вот пытаюсь теперь хоть что-нибудь наскрести на ДНК-пробу. Это-то ты хоть знаешь, что такое?
— Знаю. Код его генетический записать хотите.
— Ну вот… А то кричит, понимаешь ли!.. Из вещдоков у меня имеется уже известная тебе куртка. Кожаная, спортивная. Она тоже из ФРГ, затем зажигалка японская, инкрустированная под серебро, часы — «Сейко». По всей видимости, принадлежали Алмазову, поскольку дорогие. Других часов не обнаружено. Может быть, у шофера не было часов, хотя это странно, уж ему-то следовало бы иметь… Да, крестик вот еще православный, порядком деформированный. Его извлекли из пепла. Алмазов — не знаешь? — поди, некрещеный был, иначе… ну да, конечно, чего бы он тогда при коммуняках в республиканском банке делал…
Не обращая внимания на сопутствующие основным сведениям излияния, а точнее, брюзжание Бориса Львовича, Турецкий записал всю выданную ему информацию. Негусто, конечно, но работенки, пожалуй, на целый день. Взять одно групповое тождество. Сколько их, протезов и пломб, сделанных в Западной Германии, что носят сегодня наши люди? Или человек со сломанным когда-то позвонком. Да с этим делом можно всю жизнь прожить и к врачу не сунуться…
— Я тебе прямо сейчас все это отправлю с курьером. Забирай свою матату и делай с ней что хочешь. Рентгеновский снимок позвонка, в чем ты, конечно, ни уха ни рыла, крестик этот ваш православный, зажигалку и часы. Все. Да, еще молний этих дерьмовых тут целая куча. Восемь штук только с тела водителя. И еще две длинные, совсем другого качества. Эти, вероятно, от какой-нибудь сумки, которая сгорела полностью потому, что скорее всего была с химпропиткой. Две длинные молнии, что с сумки, в расстегнутом виде. Хотя, может быть, и от пламени. Во всяком случае, эти две я себе пока оставлю, надо покумекать над ними. И куртка мне тоже будет нужна для сравнения размеров одежды и туловища. Слышь, Александр, а я ведь, как ты знаешь, не только врач, но и этот, как его, изобретатель. На днях такую конструкцию сварганил для идентификации частей тела, просто закачаешься. Да, жаль, прошли наши времена, и сталинские премии больше не выдают. А то имел бы как штык! Да еще первую премию, на все десять тыщ… Не нынешнего дерьма, а тех, когда деньги еще настоящими были…
— Все, понял вас, Борис Львович. Спасибо большое.
— Это ты за изобретение, что ли?
— Держите карман шире! Сейчас отвалю вам заветные тыщи… Пока спасибо за информацию по моему делу. Между прочим, вчера, уже перед сном слышал, как по радио «Свобода» передавали, а может, то была «Немецкая волна»… Неважно. Медицинская программа шла. Так вот, ихняя профессура категорически не советует нашей интеллигенции употреблять спиртягу. Ни в чистом, ни в разбавленном виде. От этого, утверждает статистика, напрочь мозги размягчаются и память стирается… со скоростью звука.
— Фи-и, Александр! Какой грубый и неостроумный намек! А я к вам всей душой, ай-я-яй! Клянусь могилой моего незабвенного папы, очень неостроумно… О, кстати! Я тебе еще подошлю заключение взрывников. Это была пластиковая бомба с фугасным и напалмовым действием. Это ж надо такое сочинить, чтоб убивать человеков, а? Что такое фугаски, уж я-то знаю. В сорок первом, Александр, я сам таскал их с чердака нашего дома и запихивал в бочки с песком… И было мне тогда без малого шестнадцать… Послушай, а может, то были не фугаски, а зажигательные? А, ну да, конечно, зажигалки, мы их так и называли. Искры, помню, во все стороны… К сожалению, ты прав, Александр, — шумно вздохнул в трубку Градус, — стирается… Все стирается, хотя и не со скоростью звука. Уж это ты брось…
4
Нина Васильевна, бывшая жена Виктора Антоновича Кочерги, шофера и телохранителя банкира Алмазова, была довольно молодой дамочкой, которая старалась выглядеть интеллигентной и ко всему происходящему безразличной, но это у нее не получалось. Ее удрученный вид можно было бы отнести, пожалуй, даже не столько к смерти супруга, сколько ко всей маете, обрушившейся на нее, — Турецкий ведь был далеко не первым, кто вызывал ее на допрос. А в общем, трудно ее не понять: жила сама по себе, своей отдельной жизнью, и вдруг, как с горы покатилось — кто, да что, да где бывал, что делал, и пуще того, во что был одет. Действительно, озвереть можно. Но Нина Васильевна, старательно сохраняя свой имидж, все-таки пыталась отвечать достойно, хотя и с заметной долей безразличия.
