— В чем это выражалось? — спросил Меркулов. Дмитрий Сергеевич посмотрел на него с изумлением.
— Вы что, хотите поднять личное дело агента?
— Ведь это возможно, — сказал Меркулов.
— Разумеется, — кивнул Дмитрий Сергеевич сухо. — Я вижу, вы немедленно хотите узнать все про КГБ.
— Только то, что касается нашего дела, — сказал Меркулов. — Вы не забыли, что мы ведем дело чрезвычайной государственной важности? Конечно, мы можем пойти и прямым, официальным путем.
— Я полагал, что речь идет о небольшой справке, — хмыкнул Дмитрий Сергеевич. — Хорошо, я попробую заглянуть в файл внештатных агентов.
Дальнейшую работу он продолжал без вдохновения, попутно объясняя нам ситуацию в органах:
— Вы же знаете, в последние годы комитет вовсе не был однородной системой. Он раскололся на группировки, партии, поколения… Порою борьба шла такая, что напоминала времена гражданской войны. В этих условиях краснодарское дело приобрело значение, выходящее за рамки края… Вот, Соснов Вадим Сергеевич, секретный агент по кличке Лесник.
— Как все просто, — пробормотал Меркулов.
— Это вовсе не так просто, — буркнул чуть обиженно Дмитрий Сергеевич. — Вы, конечно, могли пойти по прямому, официальному пути, но это вовсе не гарантировало вам выход на секретные файлы. Даже я не знаю всего, что закодировано в памяти архивов.
— Чем занимался Соснов? — нетерпеливо спросил я.
— Тут его биография, — сказал Дмитрий Сергеевич. — Он родом из Краснодара, закончил юридический факультет, работал в милиции, прокуратуре, суде. Был комсомольским функционером, деятелем перестройки. Завербован во время съезда комсомола в Москве, после чего начал активную политическую жизнь. Вы спрашиваете, чем он занимался, да? Так вот он не был стукачом, как вы можете подумать.
— А кем?
— Он был организатором новой политики, если вам угодно.
— Значит, это все организовывал комитет?
— Я уже говорил о партийной борьбе внутри организации, — вздохнул Дмитрий Сергеевич. — В комитете тоже были как сторонники прогрессивного направления, так и противники его. Ваш Соснов работал при поддержке прогрессивной части комитета.
Он отчаянно отстаивал честь своей организации, хотя мы и не думали на нее нападать. Я так много сталкивался с отрицательными сторонами их работы, что с радостью приветствовал наличие положительных. Почему бы и нет?
— Вы же понимаете, Дмитрий Сергеевич, куда мы клоним, — мягко сказал Меркулов. — Нам хотелось бы прояснить роль Соснова в расследовании того дела с продажей оружия.
— Я способен это понять, — сказал Дмитрий Сергеевич, начиная нервничать. — Но и вы поймите, наконец, что в комитете были не только убийцы и людоеды.
— Лично я в этом никогда не сомневался, — немедленно заявил я.
Он посмотрел на меня с подозрением, фыркнул и покачал головой. Мое лицемерие разрядило атмосферу.
— Разумеется, он был занят проблемами не только депутатскими, — буркнул он. — Но если вы думаете, что он был занят спасением чести краснодарского управления…
— Мы уже не думаем, — сказал Меркулов.
Дмитрий Сергеевич еще посопел некоторое время и сказал:
— В его задачу входило, напротив, потопить краснодарское управление. Там собрались махровые мракобесы, знаете ли… Он постарался, сделал все что мог, но этого оказалось тогда недостаточно. Дело хоть и спустили на тормозах, но вопреки стараниям Соснова. Вот так, хотите верьте, хотите нет.
24
После того как в среду Стукалова никто не вызвал на допрос, соседи по камере в следственном изоляторе шутили:
— Позабыли тебя, корешок, кончилась твоя слава. Все, теперь до суда будешь мариноваться.
Соседи относились к Стукалову уважительно, до них доходили газетные сообщения о его подвигах. В числе нескольких человек в его камере были рэкетиры, финансисты и хулиганы, и среди них террорист являлся фигурой экзотической.
Но в четверг его снова вызвали на допрос, и соседи снова почтительно загудели. Рэкетиры с хулиганами протянули ему ладони, и он поочередно по всем хлопнул.
— Поклон гражданину начальнику, — буркнул проштрафившийся финансист, и Стукалов помахал ему рукой.
Для него каждый вызов на допрос уже был своего рода выходом на аплодисменты к приветствующей его публике. Он шел уверенно, довольный собой, не слишком вникая в существо собственного положения. Когда следователь Турецкий пытался образумить его предупреждением о возможной ликвидации, он испугался только вначале. Потом вспомнил, как с ним разговаривали перед отправкой сюда, вспомнил пачку денег, оставленную в надежном месте, и страхи сами собою отошли. Он знал, что связан с серьезной, солидной организацией, и верил, что они не станут его подставлять.
Возили его в специальной бронированной машине, с сопровождением, на большой скорости, и, слыша сирену, он в очередной раз внутренне ликовал, сознавая собственную значительность. Его, как ребенка, волновали все эти встречи с солидными политическими фигурами, он говорил с ними на равных, и это искупало все неудобства его пребывания в изоляторе. Он вполне мог представить, что и потом, в лагере, слава его будет ему щитом и опорой. От этих мыслей жить становилось веселее.
На этот раз его привезли в городскую прокуратуру. Он уже бывал здесь у следователя Дьяконова, но на этот раз его еще раз вызвали для персонального разговора с прокурором Москвы. Они уже встречались, прокурор считал Суд Народной Совести собранием маразматиков и искал возможности выйти с ними на переговоры. Своей эмоциональностью и хитростью он вызывал у Стукалова лишь неприязнь, и потому предстоящая беседа была тягостна для подследственного.
Часа за два до его появления в прокуратуре Феликс Захарович подобрал Нину с условленного места и повез на дело. Нина была спокойна, как всегда, и этим своим сверхъестественным спокойствием перед самыми ответственными делами она внушала Феликсу Захаровичу почти суеверное восхищение.
— Сегодня твой бенефис, — говорил Феликс Захарович, ведя машину к центру города. — На нас все прожектора, к нам пристальное внимание критиков, а мы поем с галерки, — он хихикнул.
— Надеюсь, ты все продумал, — сказала Нина.
— Я-то продумал, — говорил Феликс — Да грош цена моим думам, если чего не так пойдет. Ты эту винтовку знаешь?
— Все винтовки одинаковы, — отвечала Нина. — Был бы прицел на месте. Мне бы из нее пострелять, привыкнуть.
— Увы, — сказал Феликс, — привыкать уже нет времени. Но ты будь уверена, с ней поработали специалисты, прицел выставлен. Кстати, он там оптический, японский, с просветленными линзами, хотя я и не знаю, что это такое.
— Пули?
— Соответственно припилены как надо. Да ты не волнуйся, там всего-то метров, может, двести расстояния. Для тебя это словно в упор.
